Собрание сочинений. Том 2. Письма ко всем. Обращения к народу 1905-1908 - [46]

Народ мало знает, и то, что знает, – наполовину искажено, но его вера есть в то же время и жизнь. Он верит в присягу²⁹¹ и потому готов расстрелять родного отца. Когда он будет знать настоящего Христа, он сразу начнёт и настоящую жизнь. Его стремление разобраться в религиозных вопросах – всегда подлинная, духовная работа, но не духовный блуд. Достоевского и Соловьёва многое отделяло от народа, но тот и другой были в то же время внутренне всегда с ним. Но наши «мистики», во всех разновидностях, со своим журфиксным блудодействием, никакого отношения к народу не имеют. И не в том дело, что они уж очень интеллигентны и очень уж утончена их психология; можно с уверенностью сказать, что обычный интеллигент, атеист, гораздо ближе и к народу, и ко Христу, чем какой-нибудь мистик-«аргонавт». Нет, дело тут не в интеллигентности, а дело в том, что они мёртвые люди, мёртвой веры. Смоковница, которую проклял Христос²⁹². Утончённость «мистиков» если и имеет значение, то только одно. Она делает иногда почти неуловимой грань между религиозным подъёмом и духовным блудом, давая возможность необыкновенно тонко совершать подделку. А потому по различным поводам нам не раз ещё придётся вернуться к тому же вопросу. Ибо страшен блуд физический, но нет ничего страшнее блуда духовного.

IV. Торжествующая ересь

Если мы испытующим оком взглянем на наше теперешнее христианство, то мы должны будем сознаться, что оно не есть настоящее христианство²⁹³ – что оно всё проникнуто, всё заражено, всё отравлено и обеспложено самою страшною и самою могущественною из всех ересей, которые только знает история Церкви.

Семь Вселенских Соборов были посвящены борьбе с различными ересями. Боролись с людьми, которые так или иначе, умалением то Божеской, то человеческой природы в Иисусе Христе, пытались разрушить единство Его Богочеловеческой личности.

Боролись и ничего не достигли, потому что главная ересь – тот живой корень, из которого вырастали всё новые и новые ядовитые ростки, – оставалась совсем не затронутой. Потому что её и не могли затронуть и уничтожить те, кто сами были ею заражены, сами втянуты были в неё общим потоком истории.

Они боролись против людей, разрушавших Богочеловечество Христа в теории, а сами растленной жизнью своею по законам мира сего (уже тогда христиане по жизни своей не отличались от язычников²⁹⁴) разрушали это самое Богочеловечество на практике, и такую практику – оправдали теорией, и таким образом то, что могло быть лишь временной жизненной неправдой, превратили в ересь, т. е. закрепили как закон и правило жизни.

С тех пор эта ересь росла и крепла и теперь пышным цветом раскинулась на всё христианство. Её исповедует вся учащая Церковь – митрополиты, епископы и священники всех разрядов – все представители официального христианства исповедуют, по-настоящему, жизнью своею, а не только единым словом²⁹⁵. Ею не тронут лишь народ²⁹⁶ и… часть неверующей интеллигенции.

Основной и единственный догмат²⁹⁷ этой торжествующей ереси заключается в том, что душа каждого человека, крещением облекшаяся в Иисуса Христа, может снова, как Арий, Несторий, Евтихий, – разрушать в себе единство и цельность Богочеловечности Иисуса Христа, веря в одно и живя по-другому²⁹⁸.

Нельзя отвлечённо верить, что Иисус Христос не Бог, а лишь первенец из всего сотворённого, но можно громадную область душевной жизни – всю, которая лежит между хождением в церковь, в одно и другое воскресенье, – обезбожить и отдать скудным стихиям мира сего²⁹⁹. Нельзя говорить, что в Иисусе Христе воля человеческая была задавлена волей божественной, но можно мыслью, словом, делом, всеми поступками своими позорить, бесчестить и раздирать в душе своей цельный образ Христа.

Требуется только одно: в верхнем слое душевной жизни, связанном непосредственно с языком, которым говорят, а у писателей – с рукой, которой пишут, пусть всё будет прибрано по-христиански. Тут и вера должна быть по Никейскому символу³⁰⁰, тут и моральные эмоции почти по Евангелию (совсем по Евангелию – было бы не «смиренно»), ну а дальше – дело житейское, дальше – самое сердце душевной жизни может отдаваться чему угодно. Это Церкви уже не касается. Можешь быть фабрикантом, угнетать, растлевать, эксплуатировать и держать скованными нуждой тысячи душ, купленных дорогою ценой Крови Христовой³⁰¹, можешь быть офицером, солдатом, давать кощунственную присягу, а потом во имя её совершать преступление за преступлением, убивать беспощадно врагов на войне (и это у христиан-то враги!³⁰²), убивать ещё более беспомощных, почти безоружных рабочих, крестьян и рвущуюся к свободе интеллигенцию, можешь быть кем угодно – ростовщиком, сводником, сутенёром, и всё же ты будешь христианином, потому что ты веришь по Никейскому символу.

Один священник, не отличающийся от других священников в худую сторону, сказал на исповеди гимназисту 7-го класса, когда тот признался, что его одолевают плотские вожделения: «Я тебе советую сходить, знаешь, к женщинам… Бог простит… Это лучше, чем распаляться»…

Пастырь на исповеди, разрешающий идти в лупанар – вот лучшая иллюстрация, вот типичное проявление торжествующей ереси. Христос сказал