Собрание сочинений, том 14 - [265]

».

По приезде в Лондон Шили направил против клеветы Турта протест в находившийся под влиянием Резена — о нем упоминается ниже — женевский «Independant», незадолго до этого резко бичевавший клеветнические удары ослиных копыт, которыми «либеральные faiseurs {фигляры. Ред.} выгоняли эмигрантов из Швейцарии»; протест этот не был принят.

«Из здания женевского городского самоуправления», — продолжает Шили, — «пришлось отправиться в тюрьму, а оттуда на следующий день, на почтовых, в сопровождении полицейских, в Берн, где г-н Дрюэ держал меня в течение двух недель под строгим арестом в так называемой старой башне…»

Дрюэ в своей переписке с заключенным Шили — о которой речь будет ниже — валил всю вину на Женевский кантон, между тем как Турт, со своей стороны, уверял, что виновны во всем союзные власти, что женевские кантональные власти решительно ничего не имеют против Шили. Такие же заверения незадолго до того сделал ему женевский судебный следователь Резен. О последнем Шили, между прочим, пишет следующее:

«Во время происходившего летом 1851 г. в Женеве федерального стрелкового празднества Резен взял на себя редактирование издававшегося на французском и немецком языках «Journal du tir federal» и пригласил меня сотрудничать в этом издании, пообещав гонорар в 300 франков; моя работа состояла, между прочим, и в том, что я должен был flagrante delicto {На месте преступления. Ред.} записывать немецкие приветственные и прощальные речи председателя комитета Турта; задача эта — воздам Турту благодарность, хотя и запоздалую — очень облегчалась для меня тем, что он каждый раз обращался почти с одинаковыми восторженными словами к различным депутациям стрелков, варьируя их слегка, в зависимости от того, приветствовал ли он бернского медведя, быка Ури или какого-нибудь иного сочлена федерации; поэтому, когда начинался припев: «если же настанет день опасности, то мы и т. д.», я мог спокойно класть перо и на вопрос Резена, почему я это делаю, отвечать: «c'est le refrain du danger, je le sais par coeur» {«это припев об опасности, я его знаю наизусть». Ред.}. Но вместо заслуженных мной в поте лица 300 фр. гонорара Резен с охами и вздохами заплатил мне только 100 фр. с обещанием, однако, дальнейшего сотрудничества, именно в политическом журнале, который он собирался основать в Женеве, чтобы, независимо от всех существующих партий, вести борьбу на всех фронтах и особенно против тогдашнего «либерального» правительства Фази — Турта, хотя он и сам принадлежал к нему. Он вполне годился для такого предприятия, готовый, как бывало хвалился, «d'arracher la peau a qui que ce soit»… {«с кого угодно содрать шкуру». Ред.} С этой целью он поручил мне завязать во время путешествия по Швейцарии, предпринято — го мной после моих трудов на федеральном стрелковом празднестве, необходимые для этого предприятия связи, — что я и исполнил и о чем я ему сделал по своем возвращении письменный доклад. Но за это время успел подуть совсем другой ветер, пригнавший его из корсарской экспедиции на всех парусах в спокойную гавань существующего правительства. J'en etais donc pour mes frais et honoraires^{180}, уплаты которого я тщетно требовал от него и тщетно требую до сих пор, хотя он стал богатым человеком… Незадолго до моего ареста он клялся мне, что не может быть и речи о моей высылке, как в этом его уверил его друг Турт, — что мне нечего принимать никаких предупредительных мер против угрозы Жирара и т. д… На письмо, которое я ему послал de pro-fundis {из глубины. Ред.} старой тюремной башни, прося у него небольшую сумму в счет следуемых мне денег и разъяснения о происшествии (моем аресте и т. д.), он так и не ответил, хотя уверил лицо, передавшее ему мое письмо, что исполнит все мои просьбы.

… Что моя высылка была делом рук беглых парламентариев, мне писал несколько месяцев спустя К., человек надежный и непредубежденный, и это mordicus {убедительно. Ред.} подтверждалось в нескольких строках, приложенных к этому письму Раникелем. Эту же мысль высказывали многие сведущие люди, с которыми я после имел случай лично беседовать об этом инциденте… А, между тем, я ведь не был собственно парламентоедом, подобно гиене Рейнаху, который изо дня в день вытаскивал блаженной памяти имперского регента Фогта из имперской могилы за обеденный стол в Берне, где тот сам сидел во плоти, точно «скованный Прометей», a entre poire et fromage {за дессертом. Ред.}, ко всеобщему ужасу, жадно проглатывал как мумию, так и воплощение. Правда, я не был поклонником парламентских подвигов. Напротив! Но неужели эти господа собирались отомстить мне за это изгнанием из империи, — причисляя Швейцарию к империи, потому что в ней погребена имперская конституция вместе с протоколами решений имперского парламента? Скорее я полагаю, что подозрение о предпринятом ими против меня преследовании возникло в связи с упомянутым в моем прежнем письме возмущением парламентариев против женевского Эмигрантского комитета, образованного мной, Беккером и несколькими женевскими гражданами… Среди этих господ не было единодушия по вопросу о том, почему, собственно, они хотели узурпировать право распределения денег среди эмигрантов. Одни из них — в том числе Денцель из маленькой баденской палаты — хотели в отличие от