Собрание сочинений том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице - [53]

Сеньча явно смеялся над Василием.

Все согласно переглянулись. Сеньча говорил верно.

Степан спокойно протянулся на траве, большой, крепкотелый, поерошил густой курчавый клок волос над медно-загорелым лбом.

— Будто и впрямь не знамо нам, ребятушки, льзя ль нашему брату взгляда дружеска ждать?

— Пошел! — нетерпеливо крикнул Сеньча. — Киселя не разводи, паря!

Степан, провожая глазами меркнувшие к вечеру облака, сказал по-прежнему:

— На добру подачу не надейся!.. Откуда мы все, работны люди, убежали, там нас клянут, ненавидят смертно, а не токмо чтобы нам хоть долю малую дать… Следственно, мысль моя такая: надо брать силою… Без железа не проживем.

— Разбойство вроде… — несмело сказал кто-то.

— Бог-от что скажет?.. Чай, гнев нашлет… — поддакнул другой.

Выступил Марей, покачивая головой. Темное его лицо сурово посмеивалось.

— Брось вы про богушка-то… Кого он покрывает, батюшко наш небесный? Вот я на себе видел, как меня, покорного свово раба… средь самой молитвы и покаяния… он по башке вдарил… А терпенье мое в Бие утопло!.. Богушку-то оставьте на небеси — не до нас ему!

— Опомнись, окаянная душа!.. Себя в ад и нас туда же… Дьявол!..

Это молодой беглец-кержак Алешка не выдержал: уж очень страшно по вековым укладам бил Марей. Русоголовая Татьяна, румяная кержачка, вскрикнула испуганно:

— Не замай дедку, Алеха!

Но Марей не сердился. Только бровями подвигал тихонько, а на Алеху поглядел жалеючи.

— Э-эх, сосуно-ок! Горя-яч!.. Я уж откипелся. Баю тебе: терпенья чаша упиваема, а я темен, слаб, тварь приписная. Учут попы: молитесь, покорны будьте, сбудется просимое. Ладил я всю жисть мою, как попы учили, им-де от господа слова дадены… А коли я темен и сила моя в убыль идет, да не искушай мя, господи!.. Знай меру бремени моему… А он не узнал, не узнал, слышь?.. И где его найду? В поповской рясе?.. Поп меня разорил, а слова божьи баял. А может, и нет никакого бога-то, можа, он — россказни одни. А коли бы и был, то он не про нас, приписных тварей…

Марей высоко поднял седую, растрепавшуюся на ветру голову и, не скрывая своей важности и превосходства, оглядел замолчавшую толпу мрачно-гордыми глазами.

— Вот-ста, робятки, каки дела… Надобно нам добытчиками кому быть… Кто бает: грабить-де?.. Знамо, добывать для миру. Нету другой дорожки народушке, окромя как добыть где кольем, где дубьем. Эк, посчитай, сколь годов длится маята наша!

Марей сказал последнее слово.

Все оживились, вспыхнули, заговорили бойчее.

— Много тут внизу за лесами всякого люда ездит.

— Купчишки на рудники всяку рухлядь возют…

— Стражи у них нету… Я видал…

— А то в магазей на форпосты можно пробраться… Поглядеть, да и слетать. Шурнуть тамо ночью.

— А чо? Верно! В праздничное время казачье пьяным-пьяно.

Так и порешили. Но кто согласится голову подставить под саблю да под пистолет казацкий?

Встал опять Марей. Указал на себя просто:

— Имей на меня надежду. Я в добытчики. На коне сижу ладно.

Одернул рубаху Степан:

— Считай и меня. В случае насядут, от четырех отобьюся.

Василий Шубников потряс рыжими космами:

— И я в буйну кучу!

Быстроглазый, юркий Аким Серяков ударил себя в грудь и тоже вызвался. Пошли также несколько бывших рудничных ребят.

Не один глянул на Сеньчу, но Сеньча глазами водил в сторону и как-то затих весь. Подумали — не из-за Анки ли? Очень уж жалобно и умоляюще глядела она на Сеньчу.

Стали судить сообща, как начать «добытчикам». Судили спокойно, по-хозяйскому:

— Спервоначалу коней надо боле.

Прячутся, вьются, кошачьим следом идут над обрывом горные алтайские тропы… Идешь, идешь, глядь — серая мшистая стена камня. Пропала тропа, и будто кончен мир… Да, для того, кто не знает, тропа пропала. Но всмотрись, знакомец, в густоту мхов, в трещины камней и увидишь малый, точно заячий, след. Иди, куда он ведет тебя, лукаво-робкий и гибкий, цепляйся за камни, зорко смотри под ноги, дыши ровнее… И вот свернула тропа на поляну, и видно далеко цепи гор в пушистой бахроме зеленых лесов.

Так спасла добытчиков с первого же разу горная тропа, когда уводили они коней с форпоста «Златоносный».

Кони паслись на лужке возле речки. Ходили, свободно помахивая длинными гривами. На пригорке грелись солдат и казак с пикой. Пика лежала острым концом вперед.

Добытчики же с зари хоронились в узкой расщелине и видели, какая лень разбирала на погожем солнце грузного казака и маленького тощего солдата.

Когда заголубел туман над речкой, Марей пополз по траве к пригорку… Над безгласными от ужаса солдатом и казаком он взмахнул метко схваченной казацкой пикой, приказывая им молчать. Остальные же сели на коней и помчались к горам.

Марей сел на коня, а сам, рассекая воздух пикой, сказал властно:

— Но… но… Тихо! Покуда не скроемся, не сметь орать… Н-не сметь!..

Опомнились форпостовы стражи не сразу, и, когда тревогу подняли, следа добытчиков на запутанных тропах невозможно было отыскать.

Да и кони-то были алтайские: летели, как птицы, и плавными перескоками брали зиявины горных расщелин. Скоро добытчики перестали слышать щелканье выстрелов внизу.

Добыли как-то черной ночью из форпостовской ружейной магазеи несколько ружей, пороху, пистолетов. Замки на дверях были ржавые, а сторож уснул так крепко, что и не слыхал, как его связали. Тут пошло легче. Скоро железа добыли вдоволь: окружили обоз купеческий, что вез для складов рудничных железный и скобяной товар.