Собрание сочинений. Том 1. Второе распятие Христа. Антихрист. Пьесы и рассказы (1901-1917) - [147]

Окна в избе были открыты, и из них арестанты мрачно поглядывали на улицу.

Солдаты с винтовками молча прохаживались взад и вперёд вдоль избы.

Было ненастье, и мелкий, холодный дождь барабанил по железной крыше и жёстким солдатским курткам. Из деревни доносились чей-то плач и ругань.

– Солдат, а солдат? – окликнул из окна один из арестантов, сухой, высокий старик с острыми, пытливыми глазами и глубокой, свежей царапиной поперёк нахмуренного лба.

Василий Горбунов нехотя остановился и молча повернулся к окну.

– Откуда пригнали-то?

– Откуда?.. Из губернии. – И он снова сделал было несколько шагов.

– Из губернии, знаю я. Родом-то откуда ты?

– Калужские.

Он отвернулся, видимо, не желая продолжать разговор, и стал смотреть на деревню, откуда шли несколько пьяных солдат и под звуки хриплой гармони горланили какую-то песню.

– Из Калуги, – в раздумьи повторил старик, – бывал я там, как же. В деревне Липовках. Сын мой там у Безрукова барина служил.

– Не далеко от нас Липовка-то, – сказал солдат и придвинулся к окну: – Село Первово знаешь?

– Знаю, как же.

– Ну вот, я из Первова.

– Из Первова? Вот дела-то. А у вас тоже, слышь, бунт.

Солдат совсем близко подошёл к окну и опустил ружьё.

– Да что ты, – тревожно проговорил он. – Неужто правда?

– Бунт, верно говорю. Помещика Сазонова знаешь?

– Ещё бы не знать.

– Ну так вот у этого самого Сазонова крестьяне хлеб увезли, плотину спустили, а мельницу сожгли.

Солдат засмеялся и тряхнул головой:

– Молодцы: не барин – собака, прямое дело собака!

– Да, – продолжал старик, – сожгли мельницу. Как сам убёг – удивляются. За десять целковых телегу нанял и марш в город.

– Ловко! – широко улыбаясь, поддакивал солдат. – Десять рублей содрали, ничего. Ай да наши, первовские. Это Митька, уж я знаю, лихой малый.

– Приехал в город – прямо к губернатору. На следующий день погнали туда солдат.

– Да ты откуда знаешь-то? – недоверчиво спросил солдат.

– Откуда? Сын мой в солдатах там, он и писал, его тоже погнали туда. Что только там делалось! Перепороли всех хуже здешнего. Детей перерезали, стариков в воде потопили, разграбили всё дочиста.

Солдат слушал, тяжело мигая глазами и бессмысленно уставившись на старика.

– Как же это? – невольно вырвалось у него.

– Да как? Вот как здесь – пригнали вас, вы нас и перепороли. Вы здесь нас убиваете – а в Калуге наши дети вас убивают.

– Служба, присяга… – дрогнувшим голосом бессвязно забормотал солдат.

Старик нахмурился:

– Нет, какая там присяга. Мы все от рождения нашего Христу присягнули. Значит, безбожного дела не должны делать. Присяга! Просто дураки вы.

Солдат не возражал и, понуря голову, покорно слушал суровый голос старика.

– Какую присягу первее исполнять нужно – Богу или другому кому?! На присягу нечего сваливать. Темнота!..

– Мы здесь стережём вас, – в раздумьи вымолвил солдат, – а там, может, твой сын моего отца пристрелил.

Солдат, волоча ружьё по мокрой земле, медленно отошёл от окна, ушёл далеко от избы и стал тяжело и бессвязно думать. Он чувствовал, что старик прав, что от темноты это, – но думать как-то не мог.

А перед глазами вставали знакомые места близ села Первова, мельница, усадьба Сазонова – и тревога поднималась и росла. Целы ли все – мать, сестра, отец?

Он остановился, сел на бревно и глубоко-глубоко задумался.

– Эй, Васька, офицер идёт! – окликнул его Николай Арбузов.

Василий встал и поплёлся к избе, где сидели арестанты.

Старый Чорт Святочный рассказ

Морозно и тихо. Улицы совсем опустели; кому охота выходить из дому в Рождественскую ночь!

Уныло плетутся извозчики. Городовые с заиндевевшими усами переминаются с ноги на ногу. Да где-нибудь у ворот мелькнёт, как тень, фигура нищего, озябшего, напрасно старающегося спрятать свои руки в узкие рукава…

Зато окна домов так и горят. Там, должно быть, очень светло, тепло и весело.

Ещё бы: такой праздник!..

По одной из улиц, на самой окраине города, шёл Чорт.

Он прошёл уже через весь город и направлялся к заставе.

Это не был тот легкомысленный чорт со вздёрнутым хвостом и острыми рожками, о котором нам так часто рассказывают.

Нет. Чорт был старый. С лицом усталым и измученным. Хвост его бессильно волочился по тротуару. Сутулая, мохнатая спина покрылась инеем. Плечи были опущены. Видимо, он совсем отдался своим думам и ни на что не обращал внимания.

Лицо Чорта до странности похоже было на человеческое. Не было в нём ничего безобразного, злобного. Печальные, уставшие глаза, старческие морщины на щеках, на лбу – седые волосы. Во всей фигуре – безграничное утомление. Его можно было принять за бездомного старика, одинокого и жалкого, которого тоска выгнала из дому и которому некуда идти. И вот он бесцельно бродит по опустевшим улицам…

Медленно переставлял он свои костистые ноги и низко-низко опустил голову.

Чорт думал: «Ну и времена настали… Весь город прошёл, ни одного человека нет, которым бы стоило заняться… Мелким бесам и то делать нечего… срам… Разучишься зло творить… В один дом сунулся, в другой… хозяева давно готовы!.. Да и то сказать: с ними один бес-подросток справился бы, а тут полон дом бесенят… Жужжат, как пчёлы… Времена!.. Тоска без дела… Жить незачем…»