Если накануне Ким шел гордо, с сознанием, что он ученик святого человека, то теперь он испытывал в десять раз большую гордость, принимая участие в почти королевской процессии, под признанным покровительством старой дамы с очаровательными манерами и бесконечной изобретательностью речи. Конвой, с головами, повязанными по туземной моде, шел по обеим сторонам повозки, подымая огромные облака пыли.
Лама и Ким шли несколько в стороне. Ким жевал свой сахарный тростник и не уступал дорогу никому ниже лица духовного звания. Они слышали, как трещал язык старухи, словно веялка. Она приказала конвою рассказывать ей все, что делается на дороге, и, как только выехали из парао, отдернула занавески и выглянула, прикрыв покрывалом лишь треть лица. Ее люди не смотрели на нее, когда отвечали, и таким образом приличия были более или менее соблюдены.
Смуглый, желтоватый участковый полицейский надзиратель, одетый в безупречный английский мундир, проехал мимо на усталой лошади и, увидя по ее свите, какая эта особа, подразнил ее.
— О, матушка, — крикнул он, — разве так делают у вас в стране?! Представь себе, что какой-нибудь англичанин проедет мимо и увидит, что у тебя нет носа?
— Что такое! — пронзительно крикнула она. — У твоей матери нет носа? Ну, так зачем говорить об этом на Большой дороге?
Удар был отпарирован ловко. Англичанин поднял руку жестом человека, потерпевшего поражение в игре слов. Она рассмеялась и кивнула головой.
— Ну, разве это такое лицо, которое может совратить с пути добродетели? — Она откинула покрывало совсем и пристально взглянула на англичанина.
Лицо было далеко не прекрасно, но, подобрав поводья, он назвал его Луной рая, Нарушителем честности и несколькими другими фантастическими эпитетами. Старуха корчилась от смеха.
— Что за плут! — сказала она. — Все полицейские констебли таковы, а уж их начальники всего хуже. Эй, сын мой, ты не мог научиться всему этому с тех пор, как приехал из Белайта (Европа)? Кто кормил тебя грудью?
— Женщина с гор из Дальхуси, матушка. Держи свою красоту в тени, о расточительница наслаждений. — И он проехал дальше.
— Вот именно такого сорта, — она приняла рассудительный вид и набила рот жвачкой, — такого сорта должны быть люди, наблюдающие за правосудием. Они знают страну и обычаи страны. Другие, только что приехавшие из Европы, выкормленные белыми женщинами и научившиеся нашим языкам из книги, хуже чумы. Они вредят правителям. — Потом она рассказала всем длинную-длинную историю про невежественного молодого полицейского, который обеспокоил одного маленького горного раджу, ее двоюродного брата в девятом колене, по какому-то пустячному делу, и закончила цитатой из какого-то произведения, ни в коем случае не благочестивого.
Потом ее настроение изменилось, и она послала конвойного спросить ламу, не подойдет ли он к повозке, чтобы поговорить о религиозных вопросах. Ким отошел в сторону и принялся за свой сахарный тростник. Более часа широкополая шляпа ламы казалась луной, проглядывающей сквозь дымку. Ким слышал только, что старуха плакала. Один из слуг почти извинился за свою грубость накануне, сказав, что он никогда не видел своей госпожи в таком кротком настроении, и приписал это присутствию незнакомого духовного лица. Лично он верил в браминов, хотя знал, как и все в стране, их хитрость и жадность. Но так как брамины только раздражали своим попрошайничеством мать жены его господина, то, когда она прогнала их, она рассердилась так, что прокляла весь конвой (вот главная причина, почему охромел задний вол и сломалось в прошлую ночь дышло), теперь он готов признать всякое другое духовное лицо в Индии или вне ее. Ким подтверждал его слова, кивая головой с глубокомысленным видом, причем обратил его внимание на то, что лама не берет денег, а стоимость пищи ламы и Кима окупится сторицей тем счастьем, которое будет с настоящего времени сопутствовать каравану. Он также рассказал о городе Лагоре и спел песенки, вызвавшие смех конвоя. Как городской житель, всегда хорошо знакомый с песенками модных туземных композиторов, Ким имел значительное преимущество перед людьми из маленького селения за Сахаруппором, но он предоставил им самим прийти к этому заключению.
В полдень они свернули на обочину, чтобы поесть. Рдя была вкусная, обильная и хорошо поданная на чистых листьях, вдали от пыли. Остатки, соблюдая все правила, отдали нищим, и затем все уселись, чтобы насладиться продолжительным курением. Старая дама удалилась за свои занавески, но очень свободно вмешивалась в разговор своих слуг, причем те рассуждали и противоречили ей, как это делают все слуги на Востоке. Она сравнивала прохладу и сосны Кулу с пылью и манговыми деревьями юга, рассказывала о старых местных богах в краю, где были владения ее мужа, сильно бранила табак, который курила, ругала и браминов и, не стесняясь, рассчитывала на появление многочисленных внуков.
