Собрание сочинений, том 1. Белый вождь. Квартеронка - [236]
— В-третьих, — продолжал он, — проникнув в мой дом в ночь на восемнадцатое октября, арестованный выкрал оттуда невольницу Аврору Безансон…
— Ложь! — прервал его чей-то голос. — Ложь! Аврора Безансон не невольница!
Гайар вздрогнул, словно его ударили ножом.
— Кто смеет это утверждать? — осведомился он, но уже без прежнего апломба.
— Я! — отвечал тот же голос, и в то же мгновение молодой человек вскочил на скамью; теперь он на голову возвышался над толпой. Это был д'Отвиль!
— Я утверждаю! — повторил он так же твердо. — Аврора Безансон не невольница, а свободная квартеронка! Судья Клейборн, — продолжал д'Отвиль, — сделайте милость, прочтите этот документ! — С этими словами он передал стоявшему рядом человеку сложенный вчетверо пергамент, а тот передал его дальше.
Шериф вручил документ судье; тот развернул бумагу и прочел ее вслух.
Это оказалась «вольная» квартеронки Авроры — свидетельство о том, что она отпускается на волю, составленное по всем правилам и подписанное ее покойным хозяином Огюстом Безансоном. Старик приложил его к своему завещанию.
Толпа окаменела от изумления, никто не мог вымолвить ни слова. Настроение в зале явно переменилось.
Все глаза обратились к Гайару. А он, запинаясь от смущения, произнес только:
— Я протестую!.. Эту бумагу выкрали из моего секретера и…
— Тем лучше, мсье Гайар! — снова прервал его д'Отвиль. — Тем лучше! Признавая, что бумагу выкрали у вас, вы этим самым признаете ее подлинность. Но скажите, сударь, почему, имея на руках этот документ и зная его содержание, вы осмеливаетесь утверждать, что Аврора Безансон — ваша невольница?
Гайар был сражен. Его мертвенно-бледное лицо сделалось зеленовато-серым, и обычно злобное выражение уступило место растерянности и страху. Чувствовалось, что он дорого бы дал, чтобы очутиться за тридевять земель отсюда, да и сейчас он уже прятался за спины стоявших возле него мужчин.
— Постойте, мсье Гайар! — продолжал неумолимый д'Отвиль. — Я еще не кончил. Вот, пожалуйста, судья Клейборн, еще один документ, который не лишен для вас интереса. Попрошу вас уделить ему внимание.
С этими словами д'Отвиль вынул из кармана другой сложенный лист пергамента, который передал судье, и тот, развернув бумагу, огласил ее содержание.
Это было дополнительное распоряжение к завещанию Огюста Безансона, по которому тот оставлял своей дочери, Эжени Безансон, пятьдесят тысяч долларов, каковые, по достижении совершеннолетия, должны были быть выплачены ей обоими опекунами — господином Домиником Гайаром и Антуаном Лере, причем существование этих денег должно было храниться от подопечной в тайне до дня их выплаты.
— А теперь, мсье Доминик Гайар, — продолжал д'Отвиль, лишь только судья дочитал бумагу, — я обвиняю вас в присвоении этих пятидесяти тысяч долларов, равно как и других сумм, о которых будет сообщено особо. Я обвиняю вас в том, что вы утаили самый факт существования этих денег и не показали их в активе состояния Безансонов, в том, что вы попросту украли их!
— Это весьма тяжкое обвинение! — произнес судья Клейборн; он, видимо, не сомневался в истинности всего сказанного и намеревался дать ход делу.
— Но позвольте узнать ваше имя, сударь? — мягко осведомился он у д'Отвиля.
Я впервые видел д'Отвиля при дневном свете. До сих пор мы встречались с ним лишь в ночных сумерках или при искусственном освещении. Правда, сегодня утром мы провели несколько минут вместе, но нас окутывал полумрак леса, и я лишь смутно различал его черты.
Теперь, когда из окна на него лился яркий свет солнечного дня, я мог хорошенько его разглядеть. И снова мне показалось, что я уже встречал его где-то. Чем пристальнее я в него вглядывался, тем больше убеждался в этом, и когда он ответил на вопрос судьи, ответ его не так уж потряс меня, как можно было предположить.
— Позвольте узнать ваше имя, сударь, — повторил судья.
— Эжени Безансон!
В то же мгновение шляпа и черный парик были сорваны с головы, и на плечи прекрасной креолки упала волна золотых волос.
Зал отвечал дружным «ура», в котором не участвовали лишь Гайар и двое или трое отпетых головорезов из его шайки. Я понял, что свободен!
Все изменилось, как по мановению волшебного жезла: обвинитель стал обвиняемым. Волнение в зале еще не улеглось, как шериф, побуждаемый Рейгартом и другими, направился к Гайару и, положив руку ему на плечо, объявил, что он арестован.
— Это все ложь! — кричал Гайар. — Все это подстроено, нарочно подстроено! Документы подложные! Подпись подделана!
— Нет, господин Гайар, — веско произнес судья, — документы не подложные. Это почерк Огюста Безансона. Я имел честь хорошо знать его и могу засвидетельствовать это лично.
— И я! — отозвался низкий строгий голос, заставивший всех обернуться.
Если превращение Эжена д'Отвиля в Эжени Безансон удивило толпу, то теперь всех ждало еще большее чудо — воскрешение считавшегося погибшим управителя Антуана!
Читатель! История моя окончена. Над этой маленькой драмой опускается занавес. Я мог бы предложить, конечно, вашему вниманию картины, рисующие дальнейшую судьбу действующих лиц, но достаточно будет и краткого итога. Пусть фантазия ваша дополнит остальное.
