Собрание сочинений. Т. 3. Буря - [20]

Бочонки с маслом, портфель с золотыми вещами и все остальное подняли с платформой на палубу. Когда на сцену появились таможенники в зеленых фуражках, господа с петушиными хвостами стали горячо объяснять им что-то; начался настоящий базар.

— Ничего, они между собой поладят, — сказал Юрис. — Ворон ворону глаз не выклюет. — Но он заметил, что некоторую толику взыскали и грузчики, прежде чем контрабанда вернулась на палубу.

— Эх, ребята, не туда вы смотрите.

В трюме все росли и росли горы разномастного хлама. И каждый раз, когда на платформе появлялось что-нибудь подозрительное, она раскачивалась чуть посильнее и непременно ударялась о край трюма. И каждый раз из разбитых чемоданов и ящиков вываливалось много интересных вещей. В одном сундуке оказалось огромное количество жестянок с консервами, в другом — целая коллекция всевозможного оружия — револьверы последних образцов, старинные, украшенные драгоценными камнями пистолеты, кинжалы в роскошной оправе, охотничьи ружья.

В одном чемодане было несколько мундиров офицера гвардии царских времен, одеяние капитана латвийского военно-морского флота, френчи командира айзсаргов со всеми знаками различия, а на самом верху — новешенький мундир майора немецкой армии. Тут же, под этой коллекцией, свидетельствовавшей о некоей исторической метаморфозе, в маленькой шкатулочке лежали ордена: царские — Анны и Станислава с мечами, Лачплесиса, айзсарговский крест, орден Трех звезд и еще какие-то значки с немецкими надписями.

— Надо думать, усердный служака, — смеялся Юрис, разглядывая их, — всяким властям успел послужить. Правда, с кем угодно поспорю, что хозяин-то у него один был, какой бы мундир он ни носил. Сам здесь жил, а душой — где-нибудь у Рейна. Оттаскивай, ребята, в сторону, у меня нос нафталинного запаха не терпит. — Ты как хочешь, — сказал он, подходя к отцу в одну из коротких передышек, когда грузчики ждали очередной платформы, — а я завтра на работу не выйду, тошно стало. Они увозят награбленное у нас добро, а мы для них стараемся. Лучше на дрова пойду.

— Ты что, маленький? — ответил отец. — Все равно и без тебя увезут со всеми клопами и жучками-древоточцами. А за десять латов можно и потрудиться. — И он опять притоптывал, встав на вешалку или на зеркальный шкаф: старый квалифицированный грузчик старался использовать каждый кубический сантиметр помещения трюма. Недаром от его трудов уже треснуло несколько зеркал.

Работали сверхурочно, и лишь поздно вечером Юрис с отцом пошли домой. Вереница повозок и машин все еще тянулась к Экспортной гавани. Возчики дремали на козлах и готовы были дремать всю ночь: им платили почасно.

На площадке «Унион» гремела музыка. Штурмовики танцевали с дочками местных немцёв рейнлендер; сквозь щели забора глазели на них мальчишки. И везде виднелись подводы, возле которых суетились репатрианты.

— Что-то не нравится мне эта музыка. Это они неспроста, — сказал Юрис. — Придется нам еще поработать кулаками, когда они поползут обратно. — И, встряхнув каштановыми запыленными волосами, уже весело закончил: — Ну что ж, за это дело я возьмусь с удовольствием.

3

Как-то посреди недели Ольга Прамниек приехала с дачи за покупками в Ригу. Набегавшись по магазинам, она на минутку заглянула домой, на улицу Блаумана, и еще в передней услышала телефонный звонок.

— Это ты, Олюк? — услышала она голос Эдит. — Какое счастье, что ты в городе… Умоляю тебя прийти ко мне, сейчас же, сию минуту. По телефону сказать ничего не могу. Ты мне очень, очень нужна.

— Видишь ли, меня ждет на вокзале Эдгар, мы с ним условились… — начала было Ольга. Она не присаживалась с самого утра и еле дышала от усталости.

— Олюк, если бы ты знала, в каком я отчаянии… — тихим, упавшим голосом сказала Эдит. — К кому же мне еще обратиться? Олюк, дружочек!

— Сейчас же прибегу, не волнуйся.

«У нее в самом деле какое-то горе, я сразу и не поняла… ужасная эгоистка! Но что же случилось?» — думала Ольга, сбегая по лестнице.

Эдит она знала с детства, и та даже на школьной скамье удивляла всех своим спокойствием, самоуверенностью. Ей и двенадцати лет не было, а она уже отлично знала себе цену. Она принимала как должное восторженную привязанность Ольги, всегда считавшей себя посредственностью, а всех подруг — умницами или красавицами. Правда, став взрослой, Ольга постепенно начала замечать в Эдит черты себялюбия (на многое ей открыл глаза муж), но по-прежнему дружила с ней и восторгалась ее красотой, уменьем держать себя, одеваться.

Ольга взяла извозчика и поехала на Виландскую улицу. Дверь ей открыл сам Ланка. У него было такое ледяное выражение лица, что она побоялась заговорить с ним.

— Эдит в гостиной, — сухо сказал он, поклонившись, и, проводив Ольгу до двери, снова вернулся в переднюю.

— Эдит, милочка, что с тобой? — бросаясь к подруге, спросила Ольга.

Эдит сидела на диване, опустив голову, опершись лбом на ладони. Она молча протянула Ольге руки. Лицо у нее побледнело, глаза блестели.

— Что у вас случилось?

— Ах, сейчас все расскажу. Я так устала! — Эдит взяла Ольгу за руку. — Я знаю, как это поразит тебя и всех наших друзей… Мы с Освальдом развелись. Подожди, не перебивай. Мы уже были сегодня в суде, и теперь он мне больше не муж. Вот и все. — Она нервно усмехнулась.