Собрание сочинений. т.2. Повести и рассказы - [188]

Автомобиль со пшиками вежливо следовал сзади.

Свернули к пристани. Шофер повернул машину и сладко осклабился.

— Рюсски-сан, риехара.

«И этот по-русски, — подумал Мочалов, — а много ли насчитаешь у нас людей, которые знают два слова по-японски? Видно, крепко хочет Япония большой земли. И не пришлось бы встретиться с Сендзото-сан так, как нам не хочется».

Он поднялся, открывая дверцу.

Вдруг в толпе носильщиков и любопытных, ожидающих отхода парохода, произошла внезапная сумятица. Люди обернулись. Японец в синей холстинковой куртке отшвырнул стоящих у автомобиля носильщиков и вскочил на подножку. Землисто-желтое худое лицо его с неестественно блестящими глазами вплотную надвинулось на Мочалова, и он инстинктивно вскинул руку, чтобы защититься от удара. Но японец ткнул ему в руку букет и хрипло крикнул:

— Банзай Ренин! Банзай Совет!

Мочалов не успел он опомниться, а уже два полисмена, гладких и крепких, схватили человека, с необыкновенной ловкостью вывернув ему руки назад. Секунда — и они исчезли вместе с арестованным в толпе. Мочалов сделал невольное движение броситься вслед, но консул цепко ухватил его за руку.

— Стойте! Ничего особенного… Это нередко бывает в Японии. Все в порядке.

Мочалов растерянно смотрел в сторону, куда полисмены уволокли человека в синей холстинке. Кто-то тронул его за плечо. Мочалов обернулся.

— Напрасно… утопили… книгу, — медленно выговорил с усмешкой Блиц, — могла… пригодиться.

— Да! Вот этого я не ждал, — ответил Мочалов, приходя в себя.

Консул попрощался с ними у сходен. Носильщики поволокли чемоданы наверх.

— Блиц, — сказал Мочалов, — на этом пароходе в моей каюте будешь ты. По некоторым соображениям я нашел нужным переместить Маркова на твое место к Саженко и Доброславину.

— Мне… все… равно, — ответил невозмутимый Блиц, даже не пытаясь спросить, какие соображения у командира.

В каюте Мочалов сел за дневник. Он записал со всеми подробностями день в Хакодате, разговоры с Охаси и Сендзото, случай на пристани. Когда он кончил писать, пароход уже вышел в океан. Было за полночь. Блиц сладко спал.

В каюте резко пахло риполином. Мочалову захотелось подышать воздухом. Он вышел на палубу. Притихший океан голубовато мерцал со всех сторон. Вода с гулом бежала вдоль бортов. Мочалов прошелся по пустой палубе. У вентиляторного гриба темнела человеческая фигура. Мочалов приблизился.

— Марков! Ты?

— Я.

Марков обернулся. В отсвете из палубного люка лицо его показалось Мочалову осунувшимся, сразу постаревшим, бесконечно усталым. Было похоже, что он скоротечно и неизлечимо заболел.

Чтобы не взволновать его прямым вопросом, Мочалов сказал шутливо:

— Ну, как? Кончил психовать? Набушевал, как тайфун, а чего ради? Сопляком меня обложил.

Марков ответил не сразу. И когда ответил, Мочалов поразился его голосу, тяжелому и такому же больному, как его лицо.

— Я очень прошу тебя простить мне грубость. Я сам не знаю, что со мной делается. Стараюсь понять и найти корни. Но я хочу предупредить тебя — не удивляйся, если в некий час я выйду из игры.

— Да что же, собственно, с тобой творится? — спросил пораженный Мочалов.

— Я тебе говорю — не знаю. Ты извини, если я на этом прекращу разговор. Мне нужно сейчас быть совершенно одному.

Он повернулся и пошел по палубе. Удаляющаяся фигура его странно и пугающе сутулилась. Как будто шел раздавленный годами старик.

6

Утренний сон сладок. Он обволакивающе пушист, мягок и тепел, как заячий мех. В утренний сон можно укутаться, как в одеяло.

Посторонние звуки, которые врываются в утренний сон, раздражают, как раздражает струя холодного воздуха, проходящая под неплотно подвернутое одеяло.

Пит Митчелл поднял с подушки белобрысую голову и прислушался. Звонок.

Настойчивый, нахальный и требовательный.

Пит чертыхнулся, спустил ноги с постели, нашарил туфли, влез в брюки и пошел в переднюю. Проходя столовой, увидел востроносое, морщинистое лицо матери, выглянувшее в щелку двери ее спальни. Она тоже услыхала звонок, но Пит опередил ее.

Он открыл дверь. У двери стоял мальчишка в кофейной униформе с поблекшими бронзовыми пуговками — сын привратника.

— В чем дело? — раздраженно спросил Пит. — Почему вы не даете спать людям? За квартиру, кажется, заплачено!

— Извините, мистер Митчелл. Принесли почту, и мисс разносчица сказала, что вам, то есть вашей матушке, письмо-экспресс из Питсбурга. Отец приказал сейчас же отнести вам вместе с газетой. Отец говорит, что Митчелл исправный жилец и ему нужно доставлять почту вовремя.

Пит взял номер «Californian Tribune» и толстый пакет.

— Убирайтесь к дьяволу вместе с вашим почтенным отцом, — напутствовал он мальчишку, захлопывая дверь, — ваш отец чересчур исправный привратник.

Он вернулся в столовую.

— Что такое? — спросила мать, снова высовывая голову в папильотках.

— Письмо от Фэй. Готовьте кофе, ма, — сказал Пит, — все равно больше не засну.

Он сунул матери письмо, повалился в кресло у окна и развернул газету.

«С чего это Фэй взбрело в голову посылать письма экспрессом?» — подумал он с некоторым раздражением.

Фэй, сестра, жила в Питсбурге с мужем, старшим монтером городской электрической станции. Она вышла замуж три года назад, у нее уже было двое хороших близнят.