Собрание сочинений - [189]

После поверки нам дали увольнительные до полуночи. Мюриэл встретил в «Билтморе» в семь. Пару стаканчиков, пару сэндвичей с тунцом как из закусочной, затем кино, которое ей хотелось посмотреть, что-то с Грир Гарсон. В темноте я несколько раз посматривал на М., когда самолет сына Грир Гарсон не вернулся с задания.[286] Рот у нее был приоткрыт. Увлечена, обеспокоена. Отождествление с трагедией «Метро-Голдвин-Майер» полное. Я благоговел и был счастлив. Как же я люблю ее неразборчивое сердечко и как оно необходимо мне. Когда дети в фильме принесли показать маме котенка, М. посмотрела на меня. М. любила этого котенка и хотела, чтобы я тоже его любил. Даже в темноте чувствовалось, что она по обыкновению отстраняется от меня, если я сию же секунду не люблю то, что любит она. Потом, когда мы выпивали на вокзале, она спросила, неужели котенок не показался мне «довольно милым». Она больше не произносит «миленький». Когда же это я перепугал ее так, что она отбросила свой обычный словарь? Поскольку я такой зануда, я привел ей определение сентиментальности, предложенное Р.Х. Блайтом:[287] мы сентиментальны, когда наделяем что-то нежностью большей, чем это наделил ею Господь. Я сказал (нравоучительно?), что Господь, несомненно, любит котят — но, по всей вероятности, без техниколорных пинеток на лапках. Такой творческий штрих он оставляет сценаристам. М. поразмыслила, вроде бы согласилась, но «знание» это не было слишком желанным. Она сидела, помешивая в стакане и чувствуя себя от меня вдалеке. Ее беспокоит, как любовь ко мне накатывает на нее и откатывает, возникает и пропадает. М. сомневается в ее реальности просто потому, что любовь эта не доставляет такого же постоянного наслаждения, как котенок. Господи, как же это грустно. Человеческий голос замысливает всё обесчестить на земле.

Сегодня ужин у Феддеров. Очень хорошо. Телятина, картофельное пюре, лимская фасоль, прекрасный салат из зелени с маслом и уксусом. На десерт — то, что приготовила сама Мюриэл: нечто из замороженной творожно-сырной пасты, а сверху малина. У меня аж слезы на глаза навернулись. (Сайге[288] говорит: «что со мной, не знаю/ но благодарно/ слезы мои текут».) На стол рядом со мной поставили бутылку кетчупа. Мюриэл, очевидно, сказала миссис Феддер, что я поливаю кетчупом все. Чем угодно бы на свете пожертвовал, лишь бы увидеть, как М. раздраженно оправдывает меня перед матерью за то, что я ем стручковую фасоль с кетчупом. Моя драгоценная девочка.

После ужина миссис Феддер предложила послушать передачу. От ее восторга перед программой, от ее ностальгии — в особенности по былым дням, когда участвовали мы с Дружком, — мне не по себе. Сегодня передача шла аж с какой-то флотской базы возле Сан-Диего. Чересчур много педантичных вопросов и ответов. Фрэнни говорила так, будто у нее насморк. Зуи был в лучшей мечтательной форме. Диктор сбил их на тему жилищного строительства, и малютка Бёрк сказала, что терпеть не может похожие друг на друга дома — в смысле, длинные ряды идентичных «жилых застроек». Зуи ответил, что они «славные». Сказал, что славно будет вернуться домой и оказаться в чужом доме. Нечаянно поужинать с чужими людьми, нечаянно поспать в чужой постели, а утром поцеловать всех на прощанье, полагая, что это твоя собственная семья. Он сказал, что ему даже хочется, чтобы все на свете были на одно лицо. Дескать, всех, кого бы ни встретил, считаешь своей женой, мамой или папой, и люди всегда будут обниматься при встрече, куда бы ни пошли, и все это будет «очень славно».

Весь вечер я провел в невыносимом счастье. Дружба Мюриэл и ее мамы поражала меня своей красотой, когда все мы сидели в гостиной. Им известны слабости друг друга, особенно в беседе, и на слабости эти друг другу они указывают глазами. Взгляд миссис Феддер следит за разговорным вкусом Мюриэл в «литературе», а глаза Мюриэл следят за материнской склонностью к велеречивости, словоохотливости. Когда они спорят, невозможна опасность перманентного разрыва, потому что они — Мать и Дочь. Наблюдать за этим ужасно и прекрасно. Однако временами я сидел, очарованный, и мечтал, чтобы в разговоре активнее поучаствовал мистер Феддер. Иногда кажется, что он мне нужен. Вообще-то временами, подходя к двери, я чувствую, будто вступаю в некий неопрятный светский монастырь на двух женщин. А когда ухожу, мне странно чудится, будто М. и ее мать набили мне карманы пузырьками и тюбиками помады, румянами, сетками для волос, дезодорантами и прочим. Я неимоверно им благодарен, но не знаю, что мне делать с их незримыми дарами.

Сразу после спуска флага мы сегодня увольнительных не получили, потому что кто-то уронил винтовку, когда заезжий британский генерал проводил смотр. Я опоздал на 5:52 и встретился с Мюриэл часом позже. Ужин в «Лунь-Фаре» на 58-й. М. раздражительна и глаза на мокром месте весь ужин, взаправду расстроена и испугана. Ее мать считает меня шизоидной личностью. Судя по всему, разговаривала обо мне со своим психоаналитиком, и он с ней согласен. Миссис Феддер попросила Мюриэл аккуратно выведать у меня, нет ли в семье психов. Мюриэл же, милой моей бедняжке, надо полагать, хватило наивности сообщить ей, откуда у меня на запястьях шрамы. Из того, что М. рассказывает, следует, однако, что раза в два сильнее матушку ее волнует пара других вещей. Тройка других вещей. Первое: я чураюсь людей и мне не удается с ними соотноситься. Второе: со мной явно что-то «не то», потому что я еще не соблазнил Мюриэл. Третье: как выяснилось, миссис Феддер много дней не давало покоя мое замечание однажды за ужином, что мне хотелось бы стать дохлым кошаком. На прошлой неделе вечером она у меня спросила, что я намерен делать после армии. Собираюсь ли возобновить преподавание в том же колледже? Вернусь ли вообще к преподаванию? Может, мне стоит подумать, не вернуться ли на радио, возможно — неким «обозревателем»? Я ответил, что, сдается мне, война может никогда и не кончиться, а уверен я в одном: если мир когда-нибудь и наступит, мне бы хотелось стать дохлым кошаком. Миссис Феддер решила, что это я так сострил. Изощренно. Она меня считает весьма изощренным, если верить Мюриэл. Решила, что мое смертельно серьезное замечание — шуточка, которую следует принять легким мелодичным смехом. Когда она рассмеялась, меня это, видимо, несколько отвлекло, и я забыл ей объяснить. Сегодня вечером я рассказал Мюриэл, что в дзэн-буддизме учителя однажды спросили, что самое бесценное на свете, и учитель ответил, что самое ценное — дохлая кошка, потому что на нее не повесишь ценник. У М. отлегло от сердца, но я видел, что ей не терпится вернуться домой и заверить маму в безобидности моего замечания. Она проводила меня на такси до вокзала. Какая ласковая и насколько у нее лучше настроение. Пыталась научить меня улыбаться, пальцами растягивая мне щеки. Прекрасно видеть, как она смеется. Господи, я так счастлив от того, что она у меня есть. Только бы она была счастливее со мной. Временами я ее развлекаю, и ей, похоже, нравятся мое лицо и руки, и мой затылок, и она с неимоверным удовлетворением рассказывает подругам, что помолвлена с тем Билли Блэком, что много лет выступал в передаче «Что за мудрое дитя». И я думаю, ко мне она, в общем, испытывает смешанную тягу, материнскую и половую. Но в целом подлинного счастья от меня у нее нет. Господи, помоги мне. Ужасно утешает меня только одно: моя возлюбленная неугасимо, по сути неуклонно влюблена в сам брак. У нее первобытный позыв играть в дом постоянно. Матримониальные цели ее так несуразны и так умиляют. Она хочет себе очень темный загар и подходить к портье в каком-нибудь шикарном отеле и спрашивать, забирал ли уже ее