Собрание сочинений - [205]

   —- - — —

   Прiидутъ къ Ней Цари, какъ въ древнiй Виѳлеемъ,

   Не злато расточать, не зданiямъ дивиться

   Прiидутъ къ ней Цари, но царствовать учиться.

Перейдемъ къ другимъ предметамъ. Взглянемъ на портретъ Субеки, терзаемой ревностiю и мщенiемъ, высокомѣрной, но покорной только страсти, свирѣпствовавшей въ душѣ ея,

   Киприды красотой, а хитростью Цирцеи,

   Для выгодъ собственныхъ любившей царской санъ.

Подлѣ Казанской Царицы — и предметъ пламенной любви ея: Османъ, Князь Таврискiй,

   Прекрасный юноша, но гордый и коварный,

   Любовью тающiй, въ любви неблагодарный;

   Какъ лютая змiя, лежаща межъ цвѣтовъ,

   Приближиться къ себѣ прохожихъ допущаетъ,

   Но жало устремивъ, свирѣпость насыщаетъ.

Вотъ и Асталонъ, соперникъ его, презрѣнный Сумбекою:

   Какъ новый Энкеладъ, онъ шелъ, горѣ подобенъ;

   Сей витязь — цѣлый полкъ единъ попрать удобенъ;

   Отваженъ, лютъ, свирѣпъ сей врагъ Россiянъ былъ,

   Во браняхъ — какъ тростникъ, соперниковъ рубилъ.

Войдемъ за Сумбекою въ ужасный лѣсъ, гдѣ грозные призраки, черныя и печальныя тѣни спустились на землю, гдѣ все густою тьмою одѣлось,

   Гдѣ кажется простеръ покровы томной сонъ,

   Трепещущи листы даютъ печальный стонъ;

   Зефиры нѣжные среди весны не вѣютъ,

   Тамъ вянутъ всѣ цвѣты, кустарики желтѣютъ;

   Не молкнетъ шумъ и стукъ, гдѣ вѣчно страхъ не спитъ,

   И молнiя древа колеблетъ, жжетъ, разитъ;

   Лѣсъ воетъ — адъ ему стенаньемъ отвѣчаетъ…

Входимъ — и видимъ пышныя гробницы, Казанскимъ Царямъ воздвигнутыя; читаемъ исторiю враговъ Россiи, которые, подобно хищнымъ птицамъ, летали надъ Отечествомъ нашимъ, и пожирали добычи беззащитныя; наконецъ устали онѣ отъ злодѣйствъ и жестокостей; — читаемъ — и не можемъ удержаться отъ ужаса; но сей ужасъ сильнѣе овладѣетъ, когда представится геенна съ несчастными жертвами, осужденными на мученiе. Тутъ — закрываемъ глаза, спѣшимъ удалиться отъ сего зрѣлища, и спрашиваемъ: откуда живописецъ заимствовалъ такiя удивительныя краски для картины, на которой изобразилъ столько ужасовъ разнообразныхъ? не тотъ же ли Генiй вкуса водилъ перомъ нашего Поэта, который управлялъ кистiю Микель-Анжа, написавшаго Страшный судъ, и на немъ пораженныхъ горестiю и отчаянiемъ?

Еще ли хотимъ увѣриться въ исполинскомъ изображенiи Поэта? Заглянемъ въ темную бездну, обитель Безбожiя; разсмотримъ гибельныя дѣйствiя, производимыя духомъ Раздора; или остановимся при волхвованiяхъ лютаго Нигрина, заклинающаго Зиму изтощить свои ужасы для изтребленiя Рускаго воинства — и Зима свирѣпствуетъ со всею жестокостiю:

   Соперница весны, и осени, и лѣта,

   Изъ снѣга сотканной порфирою одѣта;

   Виссономъ служатъ ей замерзлые пары;

   Престолъ имѣетъ видъ алмазныя горы;

   Великiе столпы, изъ льда сооруженны,

   Сребристый мещутъ блескъ, лучами озаренны;

   По сводамъ солнечно сiянiе скользитъ,

   И кажется тогда, громада льдовъ горитъ.

   Стихiя каждая движенья не имѣетъ:

   Ни воздухъ тронуться, ни огнь пылать не смѣетъ;

   Тамъ пестрыхъ нѣтъ полей, сiяютъ между льдовъ

   Однѣ замерзлыя испарины цвѣтовъ;

   Вода растопленна надъ сводами — лучами

   Окаменѣвъ виситъ волнистыми слоями.

   Тамъ зримы въ воздухѣ вѣщаемы слова;

   Но все застужено — натура вся мертва!

   Единый трепетъ, дрожь и знобы жизнь имѣютъ;

   Гуляютъ инеи, зефиры тамъ нѣмѣютъ;

   Мятели вьются вкругъ и производятъ бѣгъ,

   Морозы царствуютъ на мѣсто лѣтнихъ нѣгъ;

   Развалины градовъ тамъ льды изображаютъ,

   Единымъ видомъ кровь которы застужаютъ.

   Всея природы страхъ, согбенная Зима,

   Россiйской алчуща погибелью сама,

   На льдину опершись, какъ мраморъ побѣлѣла,

   Дохнула — стужа вмигъ на крыльяхъ излетѣла.

   Родится лишь морозъ, уже бываетъ сѣдъ,

   Къ чему притронется, преобращаетъ въ ледъ;

   Гдѣ ступитъ, подъ его земля хруститъ пятою,

   Стѣсняетъ, жметъ, мертвитъ, сражаясь съ теплотою….

Гдѣ искать помощи, отъ кого ожидать спасенiя защитникамъ Отечества, когда все: и злоба невѣрныхъ, и коварство враговъ, и ужасы природы — все поклялось погубить ихъ? Рускiе ратники вспомнили слова Iоанновы:

   Не слабыхъ женъ на брань, мужей веду съ собою!

   —--- —

   Противу смерти жалъ неробку грудь поставимъ!

   Кто страшенъ, Россы, вамъ, когда самъ Богъ по васъ!

Вспомнили — вооружились вѣрою и мужествомъ — и все преодолѣли! Перенесемся теперь въ царство очарованiй, подобное садамъ Армидинымъ, описаннымъ Авторомъ Освобожденнаго Iерусалима — въ такое плѣнительное мѣсто, гдѣ

   Пригорки движутся, кустарники смѣются;

   Источники, въ травѣ вiяся, говорятъ;

   Другъ на друга цвѣты съ умильностiю зрятъ;

   Зефиры рѣзвые кусточки ихъ цѣлуютъ.

   —--- —

   Зеленые лужки въ тѣни древесъ цвѣтутъ;

   И кажется, Любовь одры готовитъ тутъ.

   Наяды у ручьевъ являются сѣдящи,

   Волшебны зеркала въ рукахъ своихъ держащи,

   Въ которы Грацiи съ усмѣшками гладятъ;

   Амуры обнявшись, на мягкой травкѣ спятъ.

   Пещеры скромныя, привѣтливыя тѣни

   Гуляющихъ къ себѣ манили на колѣни…

Вотъ языкъ стихотворства! не сами ли Грацiи оживляли воображенiе Поэта? не онѣ ли водили его рукою?… Нужно ли теперь доказывать, что Херасковъ имѣлъ дарованiе, способное преображаться во всѣ виды?… и что обильный слогъ его, подобный обширной рѣкѣ, разливающей сокровища свои и дѣлимой на безчисленныя протоки, сообразовался съ каждымъ предметомъ?