Собрание сочинений - [200]

Все это кажется теперь наивным, но не забудем, что Херасков пытался показать на русской сцене жизнь частных людей, их горести и удачи, что он взывал не к разуму, а к чувствам зрителей, стремился исторгнуть у них слезы умиления и добивался своей цели.

В числе переводных драматических произведений у Хераскова есть "Юлиан-отступник" Вольтера и "Сид" Корнеля. Однако неправильно считать эти пьесы "почти дословною передачей на русском языке известнейших французских трагедий Корнеля и Вольтера", как утверждал М. Хмыров. {М. Хмыров. Михаил Матвеевич Херасков. — "Русская поэзия", т. 1. СПб., 1897, стр. 487.} Херасков не переводил, а переделывал, причем — увы! — написанные им трагедии сильно уступают оригиналам. Так, в "Сиде" Херасков прежде всего сократил число действующих лиц, убрал донью Урраку, инфанту Кастильскую, и ее воспитательницу Ленор. Вторая героиня, кроме Химены, или Шимены в его транскрипции, показалась, видимо, Хераскову лишней. Вместе с ней оказалась убранной драматическая тема трагедии Корнеля — инфанта любит Родриго, но по своему царственному положению она не может выйти замуж за простого дворянина, а потому уступает Родриго Химене и, превозмогая горесть, хлопочет о их браке. Исключил Херасков также фигуры двух кастильских дворян, дона Ариоса и дона Алонсо, передав их реплики в основном дону Санчо (дону Саншь). У Корнеля Родриго, будущий Сид, — юноша, для которого поединок с графом Гормасом служит первым серьезным боевым испытанием. По Хераскову же, Родриго — опытный воин, "которого гремит повсюду слава", и потому не удивительно, что ему удается убить на дуэли графа. Самое, пожалуй, любопытное в этой переделке "Сида" то, что Херасков не решился изложить сцену оскорбления дона Диего так, как она была написана Корнелем за полтораста лет до его переделки, в 1636 году. У Корнеля граф дает пощечину дону Диего, нанося ему величайшее из возможных для дворянина оскорблений. Пощечина эта широко известна, сцена не раз подвергалась резкой критике с точки зрения дворянской сословной чести и вызывала восхищение передовых умов.

Осторожный Херасков не решился тут следовать за Корнелем, он умолчал о пощечине. В разгаре ссоры между доном Диего и графом Гормасом Херасков вставляет ремарки: "Хочет ударить его", "Диего вынимает шпагу", дон Гормас "обезоруживает его и на театре повергает" (д. I, явл. 2), после чего Диего поручает Родриго мстить за оскорбление. Психологический анализ поступков, великолепно проведенный Корнелем в речах Химены и Родриго, Херасков упрощает, видимо не поняв и не оценив величайшего мастерства французского трагика. Он больше клонит в сторону родительского упрямства домостроевского толка. В его трактовке дон Гормас, оскорбив дона Диего, решает отдать свою дочь не за Родриго, а за дона Саншь, и в ответ на сомнения избранного им жениха заявляет:

       Должна родителю она повиноваться,

       Кого хощу — любить и с кем велю — спрягаться;

       На то природою даются дети нам,

       Чтобы законы мы давали их сердцам.

(Д. II, явл. 1)

* * *

В своем творчестве Херасков привлекал сердца современников умением показать страдания человека, ставшего жертвой людской несправедливости ("Венецианская монахиня", "Гонимые", "Друг несчастных"), вызывал уважение высокими моральными принципами, восхищал величавыми эпическими поэмами, исполненными патриотического духа и уважения к историческому прошлому России. К тому же Херасков всегда проявлял большую заботу о занимательности своих произведений, разнообразил и запутывал сюжеты. Уже первым читателям Пушкина и Гоголя, конечно, невозможно было возвращаться к Хераскову, но их отцы и матери еще с удовольствием читали его сочинения.

Прожив долгую жизнь, целиком посвященную литературе, Херасков в конце ее выразил сомнение в долговечности своих книг. Державин был твердо уверен в том, что если все и разрушается с годами, то лишь слово поэта оставляет жить дела людей в памяти последующих поколений. Он гордился званием поэта и считал его наиболее важным из всех существующих именно потому, что поэзия, и только она одна, способна дать бессмертие человеку. Херасков думает иначе.

       Всё, что в мире ни встречается,

       Тлеет, вянет, разрушается,

       Слава, пышность, сочинения

       Сокрушатся, позабудутся;

       Мимо идут небо и земля…

       Что же не исчезнет в век веков?

       Добрые дела душевные!

("Бахариана", стр. 11–12)

Что это значит — Херасков далее не объясняет, но не требуется ocобыx доказательств для того, чтобы определить религиозное направление его мысли.

Грустна, по-видимому, была старость поэта, не в смысле, разумеется, наград, чинов, общественного внимания — этим всем он пользовался в достаточной мере, — а в смысле крушения надежд на спасительную роль литературы для исправления нравов, в свете бесплодности итогов собственных напряженнейших усилий.

       Слишком много в мире издано

       И духовных книг, и нравственных,

       А сердца не исправляются,

       Люди так же развращаются…

("Бахариана", стр. 7)

Если можно с улыбкой говорить о трогательной наивности молодого Хераскова, который после первого года издания журнала "Полезное увеселение" с огорчением замечал, что, несмотря на обличения журнала, пороки продолжают распространяться, то подобное признание, сделанное в конце жизни, заставляет как-то дрогнуть сердце. Значит, все годы Херасков писал с желанием принести людям свою дружескую непосредственную помощь, хотел их наставлять и предостерегать от пороков. Возможно, именно поэтому он казался "тяжелым и скучным", но, право же, полувековые труды Хераскова на пользу отечественной словесности делают его достойным нашей благодарной памяти и нашего внимания.