Собрание сочинение. Том 1. Я буду писателем. Дневники. Письма - [9]

2 августа. После гостиницы Завершинского мы переехали в дом Родичева. Старшие говорили, что квартира велика. Мне она тоже казалась огромной. Зал. Спальня. Папин кабинет Столовая. Еще две — три комнаты без определенного назначения. Я узнал впервые, что папа находится под негласным надзором полиции. Это не произвело на меня никакого впечатления. Узнал я еще, что папа занимает должность городского врача. Посылая прислугу в колбасную Карловича, мама наказывала:

«Скажите, чтобы дал самую свежую, что это для городского врача». В обязанности отца входило и наблюдение за доброкачественностью продуктов. Однажды мы услышали гневные вопли из кабинета. Выбежав, мы увидели, что по четырем — пяти ступенькам, ведущим из передней к выходной двери, спотыкаясь и бормоча что — то, спешит большой плотный человек с бородой, а отец, потрясая кулаками, стоит в дверях своего кабинета. Отвращение и ужас, с которыми обсуждали потом старшие наглый поступок мясника, посмевшего предложить отцу взятку, заразили и меня. Кроме осмотра лавок и базарных ларьков, папа обязан был давать свидетельства лицам, пострадавшим в драке. Таких было много. Я, крайне чувствительный мальчик, холодно смотрел на вопящих и причитающих мужчин с окровавленными лицами, которые стучали и звонили в парадную дверь, требовали скорее, скорее свидетельства, необходимые в те годы для составления полицейского протокола. Вообще Майкоп был несмирный город. Край ходил на край «на голыши», то есть дрались камнями. Вечно рассказывали о том, что кого — то зарезали, кого — то убили из — за угла. Толпой бродили уличные мальчишки, свистели, били окна, звонили у чужих дверей. На заборах, на верхних досках торчали острые гвозди. Помню, вокруг сада какого — то грека шел кирпичный забор, сверху усыпанный вделанным в цемент битым бутылочным стеклом. Но Майкоп был вместе с тем и веселый город. Никогда не забуду свадьбы, идущие по улице пешком, с музыкой.

23 августа. О Майкопе и хочется писать, и страшно. До сих пор я не прибавил ни слова, пишу только то, что помню о себе и о тех временах. Страшно затуманить свои воспоминания. Но пока что не затуманивается моя память, а проясняется. Вспомнил фамилию Клары Марковны, вспомнил, как разглядывали мы с мамой улитку, и я впервые увидел, как улитка убирает рожки. Вспомнил и записал названия цветов, которые впервые появились в моей жизни: подснежники, петушки, а немного погодя на углах стали продавать фиалки по копейке пучок. Нет, буду писать о Майкопе. Если не ставить себе задачи потруднее, то получается то самое полусонное бормотание, которое ужаснуло меня вчера. Итак, Майкоп был не только несмирный, но и веселый город. Свадьбы ходили по улицам пешком, провожали невесту в дом жениха. Впереди плясали пожилые женщины с такими красными щеками, каких в других городах я и не видывал. Это были свахи. За ними и рядом с ними плясали и шагали, пошатываясь, мужчины с белыми повязками на рукавах. Это дружки жениха. Дальше плясали и шли в беспорядке гости и подружки невесты. За ними следовали не слишком твердой походкой новобрачные — они были выпивши, сильно выпивши, как все участники шествия. За ними шагали музыканты. Инструментов их не помню. Кажется, были скрипки. Наверняка был бубен. Его слышно было издали, и мальчишки с криками: «Свадьба, свадьба» — бежали на его бой. От мамы я узнал, что краснолицые свахи были накрашены. Накрашены были и так называемые плантаторские девки, ходившие, взявшись за руки, по улицам и по городскому саду. Эти, работавшие на табачных плантациях вокруг Майкопа, пришлые и приезжие молодые женщины пользовались весьма дурной репутацией. И я хоть и не понимал тоща, в чем грешны эти разбитые, крикливые, намазанные создания, глядел на них со страхом и отвращением. Майкоп, хотя нефть еще и не была обнаружена в его окрестностях, был город не только несмирный и веселый, а еще и довольно богатый.

24 августа. Майклп был основан лет за сорок до нашего приезда. Майком на одном из горских наречий значит: много масла, на другом — голова барыни, а кроме того, согласно преданиям, был окопан в мае — откуда будто бы и пошло имя Майокоп. Несмотря на свою молодость, город был больше, скажем, Тулы. В нем было пятьдесят тысяч населения. Городской сад я уже описал. С левой стороны примыкал к нему Пушкинский дом, большое, как мне казалось тогда, красивое кирпичное здание. В одном крыле его помещалась городская библиотека, окна которой выходили в городской сад, а все остальное помещение было занято театром. Занавес театра представлял собою копию картины Айвазовского — Пушкин стоит на скале низко, над самым Черным морем. Помню брызги прибоя — крупные, как виноград. Автором этой копии был архитектор, строивший Пушкинский дом. Старшие, к моему огорчению, не одобряли его работу. Это мешало мне восхищаться занавесом так, как того желала моя душа. Я вынужден был скрывать свои чувства. Вокруг Майкопа лежали с одной стороны великолепные черноземные степи, засеянные пшеницей и подсолнухом, а за Белой начинались леса, идущие до моря, до главного хребта, До Закавказья. Майкопский отдел богат, Майкопский отдел — житница Кубанской области; если бы городское хозяйство велось как следует; то город давно был бы вымощен, освещен, украшен и так далее и так далее. Все это я привык слышать чуть ли не с первых дней нашего пребывания в Майкопе. А пока что город летом стоял в зелени, казался чистым из — за выбеленных стен, но ранней весной, осенью да и теплой зимой тонул в черноземной грязи. На тротуарах росла трава.