Собрание сочинение. Том 1. Я буду писателем. Дневники. Письма - [175]

12 августа. Еще одно счастливое путешествие — в Семиколенье. Это путешествие продолжалось всего только день, но и оно светит мне до сих пор. Двинулись мы из Майкопа целым табором: Соловьевы, Истамановы, мой папа, Андрей Андреевич Жулковский, Соколовы. И, вероятно, потому, что общество подобралось такое почтенное, Варвара Михайловна отпустила Милочку. Был с нами еще батюшка. Он шел в подряснике, в мягких высоких сшюгах, который — то из его младших сыновей сопровождал его. Несмотря на редеющие рыжеватые волосы и бородку, по — священнически отпущенные, он походил на казака в бешмете. Высокий, узкий, задумчивый, шагает он в стороне, простой в обращении, правдивый по всему своему облику, самостоятельный. Когда мы вышли за город, тоже в направлении Тульской, а потом свернули проселком влево, Андрей Андреевич словно опьянел от воздуха и летнего утра. Он стал бегать по кругу, обгоняя линейку, и все приговаривал: «Ах, господи, как хорошо». Василий Федорович взглянул на него внимательно и сказал: «Довольно тебе, старик, сердце лопнет». Я огорчился словами Василия Федоровича и сказал об этом Юрке, но он не поддержал меня. Мягкие холмы Семиколенья представляются мне сейчас кудрявыми. Хуторок стоял у подножья холма. Станичные собаки бросились на Соловьевых, а я, воодушевленный присутствием Милочки, на них. Араго, маленький, ударил в прыжке лапами в грудь огромного овчара. Папа закричал на меня. В результате станичные псы отступили, что папа приписал храбрости Араго. Мы вошли в лес и сразу потеряли представление о форме и виде холмов — деревья окружали нас. На большой поляне возле дома лесника Чаплыгина, плотного человека в черкеске, наш обоз остановился. Приняли нас приветливо. Во дворе стояли качели. Нет, в саду стояли качели с доской. И мы качались. И я осмелился качаться с Милочкой, и к счастливым воспоминаниям прибавилось еще одно — Милочка на качелях.

13 августа. Забыл рассказать. Когда от Желоба пришли мы опять в Даховскую, было воскресенье. Возле станичного управления на завалинке сидели бородатые казаки и смотрели на нас внимательно. Они отлично знали, зачем появляются в их станице такие господа, как мы, но тем не менее один из них спросил не без яда в голосе: «Чего это вы сюда пришли, что смотрите?» И Юрка с мрачной серьезностью ответил: «Пришли на стариков посмотреть. Говорят; они тут хороши!» И вся завалинка ответила на эти слова одобрительным смехом. И я умилился и восхитился. Сейчас мне кажется, что, несмотря на свою хромоту, Фрей ходил с нами. Он шутил замысловато. Увидев у Юрки нож, к которому пристали комья земли, Женька сказал: «Убийца Адама». Впрочем, возможно, что он сказал это, когда мы были в Семиколенье, куца я и возвращаюсь. Покачавшись на качелях, мы пошли гулять, точнее, отошли в сторону по большому лугу так, что нас видели все. Вероятно, таков был приказ, полученный дома Милочкой. Варвары Михайловны не было, но тревожная душа ее царила над нами. Милочка отказывалась идти гулять, я спорил с нейпо этому поводу, и вдруг отчаянный крик — «Женя, Женя!» — привлек меня. Звал детский голос со стороны леса. Я побежал на зов. Батюшкин сынишка, худенький и длиннолицый, с ужасом вглядываясь в чащу, сообщил, что оттуда вышел волк и стал на него смотреть. Волка я не обнаружил. Скоро подоспел и батюшка. Мальчика, очевидно, напугала одна из хозяйских собак. Батюшка удивился, что малмик его позвал на помощь именно меня. Я же был польщен и в глубине души считал это подтверждением того, что я человек особенный. Хозяин — лесник повел нас гулять куда — то. Вдруг на дорожку из леса выбежал нескладный и неуклюжий зверь. Выхватив револьвер, лесник выстрелил в него дважды и промахнулся. Стреляя, он кричал: «Глядите, барсук!» Зверь умчался в чащу, а за ним соловьевские собаки. Как длинен был этот день.

14 августа. Мы бродили и всем табором, и поодиночке лесами и лугами. Марья Александровна позвала гулять меня с Милочкой. Против лужка, где мы сели отдохнуть, лежал холмик правильной, полукруглой формы, с полукруглыми невысокими стогами только что скошенной травы. Я сказал, указывая на холмик: «Вот доказательство того, что Земля круглая». Милочке очень понравилась эта шутка, и она заставила меня повторить ее погромче, чтобы и Марья Александровна расслышала. Марья Александровна рассеянно улыбнулась. Она устала от прогулки, поездки, целого дня на воздухе. Не то что устала, а была как бы в тумане и все засыпала. Как я ужасно пишу сегодня. Не засыпала, а начинала дремать. Но я не смел говорить с Милочкой о моей любви — стыдно было пользоваться глухотой Марьи Александровны! Я звал Милочку, уговаривал знаками уйти от задремавшей спутницы нашей, но она не соглашалась. Марья Александровна, видимо, отлично замечала все это. Она сказала неожиданно: «Я все вижу и все слышу», и Милочка большими глазами посмотрела на меня. Обратно мы шли, когда было уже темно, и Милочка сказала мне: «Почему ты избегаешь называть меня по имени?» Я не мог объяснить ей богобоязненность моих чувств и стал отрицать самый факт этот. И мы вернулись домой. А теперь мне предстоит рассказывать о временах печальных. Небо заволокло тучами (я говорю о «наших отношениях»). И только я был в этом виноват. Я ото дня ко дню становился придирчивее и непростительно просительно — требователен. Лето подходило к концу. И вот Соловьевы собрались в большое путешествие в горы — с палаткой, лошадьми, вьюками. И Милочку отпустили с нами. И я весело, не ожидая никаких бед, отправился в дорогу.