Собрание ранней прозы - [41]

Стивен покачал головой. В этот момент Темпл, который слонялся по вестибюлю в поисках единомышленников, приблизился к нему и спросил:

— А вы верите в мир?

Никто ему не ответил.

— Значит, ты не подпишешь? — спросил Макканн.

Стивен еще раз покачал головой.

— А почему? — сухо спросил Макканн.

— Если нам требуется Иисус, — ответил Стивен, — пусть это будет легитимный Иисус.

— Адская сила! — расхохотался Темпл. — Ну, здорово. Слыхали? — обратился он к Макканну и Крэнли, как будто считая их обоих крайне тугими на ухо. — Слыхали такое? Исус легитимный!..

— Я заключаю отсюда, что ты одобряешь войну и человекоубийство, — сказал Макканн.

— Не я создал этот мир, — ответил Стивен.

— Адская сила! — сказал Темпл Крэнли. — А я вот верю во всеобщее братство. Звиняйте, — сказал он, поворачиваясь к Макканну, — а вы верите во всеобщее братство?

Макканн пропустил вопрос мимо ушей, по-прежнему обращаясь к Стивену. Он начал развивать доводы в пользу мира, к которым Темпл сперва пытался прислушиваться, но, поскольку говорящий находился к нему спиной, революционный юноша не мог как следует расслышать речь и вновь принялся блуждать по залу. Стивен не вступал в спор с Макканном, но, выбрав подходящую паузу, произнес:

— Я не намерен подписывать.

Макканн умолк, а Крэнли, подхватив Стивена под руку, сказал:

— Nos ad manum ballum jocabimus[32].

— Хорошо, — тут же проговорил Макканн, как если бы получать отпор было ему привычно, — если нет, так нет.

Он отправился собирать другие подписи для царя, а Крэнли и Стивен между тем вышли в сад. На площадке для игры в мяч никого не было, и они устроили матч до двадцати очков, причем Крэнли дал Стивену фору в семь очков. Стивен был не слишком опытным игроком и потому успел набрать лишь семнадцать, когда Крэнли крикнул: «Партия!» Потом он проиграл и вторую партию. У Крэнли был сильный и точный бросок, но, на взгляд Стивена, чтобы быть классным игроком, ему не хватало быстроты. Во время их матча появился Мэдден, который уселся рядом с площадкой на старом ящике. Он волновался гораздо сильнее, чем оба игрока, стуча по ящику каблуками и выкрикивая: «Давай, Крэнли! Давай, Крэнли!» и «Да ну же, Стиви!» Крэнли, который был подающим в третьей партии, забросил мяч за площадку на территорию лорда Айви, и игра была прервана, пока он отправился на розыски. Стивен присел на корточки рядом с Мэдденом, и они вместе глядели снизу на Крэнли, который, держась за сетку, делал со стены призывные знаки одному из садовников. Мэдден вытащил курительные принадлежности:

— Вы тут давно с Крэнли?

— Недавно, — ответил Стивен.

Мэдден принялся набивать трубку крупным и грубым табаком:

— Знаешь что, Стиви?

— Что?

— Хьюз… он тебя не любит… напрочь. Я слышал, как он про тебя говорил одному.

— «Одному» — это туманно.

— Словом, напрочь не любит.

— Его энтузиазм заносит его, — сказал Стивен.

В субботний вечер, в канун Вербного Воскресенья, Стивен и Крэнли оказались одни вдвоем. Они стояли на лестнице Библиотеки, облокотившись на мраморную балюстраду, и бездельно смотрели на входящих и выходящих. Большие окна перед ними были [открыты] распахнуты, и [через] в них задувал теплый ветерок.

— Ты любишь службы Страстной Седмицы? — спросил Стивен.

— Да, — отвечал Крэнли.

— Они чудесны, — проговорил Стивен. — Во время Tenebrae[33] — это же безумно по-детски, когда нас пугают, стуча молитвенниками по скамейке. И разве не странно смотреть на Мессу Преждеосвященных Даров — никаких свечей, никаких облачений, голый алтарь, двери дарохранительницы настежь и священники лежат ниц на ступенях алтаря?

— Да, — сказал Крэнли.

— И тебе не кажется, что псаломщик, который открывает службу, — какая-то странная фигура. Никому неведомо, откуда он возникает: у него никакой связи со службой. Приходит сам по себе, становится справа от алтаря, раскрывает книгу, а когда прочтет текст, закроет книгу и удаляется как пришел. Разве не странно?

— Да, — сказал Крэнли.

— А знаешь, как начинается его чтение? Dixit enim Dominus[34]: in tribulatione sua consurgent ad me: venite et revertamur ad Dominum[35] —

Он проскандировал речитативом, mezza voce, начало чтения, и голос его поплыл вниз, над лестницей, по круглому залу вестибюля, и каждый звук возвращался обратно, звуча для уха богаче и мягче.

— Он взывает, — проговорил Стивен. — Он — это тот, кем этот мелолицый деятель был для меня, «адвокат дьявола». В Страстную Пятницу Иисус не имел друга. Ты знаешь, какая фигура встает у меня перед глазами в Страстную Пятницу?

— Какая?

— Маленький уродливый человечек, что принял в тело свое грехи мира[36]: Нечто между Сократом и гностическим Христом — Христос Темных Веков. Это то, что его искупительная миссия уготовала ему: скрюченное, уродливое тело, к которому не будет жалости ни у Бога, ни у человека. У Иисуса странные отношения с этим его отцом. Отец его, мне кажется, имеет нечто от сноба. Ты заметил, что он никогда не замечает своего сына на публике, кроме единственного раза — когда Иисус в парадном мундире на вершине Фавора?

— Я не очень люблю Великий Четверг, — сказал Крэнли.

— Я тоже. Слишком много мамаш с дочками осаждают исповедальню. Слишком пахнет цветами, жар от свечей, женщины. И потом, молящиеся девицы, это меня сбивает.