Соблазнение Минотавра - [32]

Когда Лилиана вернулась в приемную доктора, уже начало темнеть.

Никто из пациентов не выказывал беспокойства. Но медсестра сказала:

— Ничего не понимаю. Я звонила доктору домой. Он ушел час назад и сказал, что идет прямо в приемную.

Не успела медсестра зажечь свет, как электричество отключили. Такое в Голконде случалось нередко, электроэнергии не хватало. Но сейчас это неприятно подействовало на Лилиану, усилило тревогу, и, чтобы избавиться от нее, она отправилась к дому доктора пешком, надеясь встретить его на полпути.

Долгий подъем по холму утомил ее. Электричество снова дали, но дома здесь располагались поодаль друг от друга, и, пока она шла, сады становились все мрачнее и гуще.

Потом она увидела на пустыре машину, врезавшуюся в электрический столб. Вокруг собралась толпа.

В темноте цвет машины было не разобрать, но она услышала крик жены доктора.

Лилиану охватила дрожь. Он старался подготовить ее к этому.

Она сделала еще несколько шагов и даже не почувствовала, что плачет. Жена доктора отделилась от толпы и, словно не видя ничего вокруг, побежала навстречу Лилиане. Та обняла ее и попыталась удержать, но женщина яростно сопротивлялась. Из ее искривленного рта не вырывалось ни звука, как будто крик был задавлен. Жена доктора упала на колени и зарылась лицом в платье Лилианы.

Лилиана не могла поверить в смерть доктора. Она утешала его жену так, как утешают ребенка в преувеличиваемом им горе. Она слышала, как подъехала карета «скорой помощи», та самая, на покупку которой доктор достал деньги. Видела столпившихся вокруг машины врачей и людей. И поняла, что электричество отключилось именно тогда, когда машина врезалась в столб. А жена доктора все твердила бессвязно:

— Они его застрелили, все-таки застрелили. Застрелили, и машина врезалась в столб. Я хотела, чтобы он уехал отсюда. Кому понадобилось убивать такого человека? Кому? Скажите мне. Скажите…

Кто бы посмел убить такого человека? Кто бы посмел, если бы подумал о больных, которым он нужен и которые теперь его не дождутся, если бы подумал о том, как он дорожил короткими минутами отдыха и не роптал, когда этот отдых прерывали. О том, каким счастьем было для него исцеление больного. О том, как он пытался пресечь торговлю наркотиками и отказывался распространять опасные товары для забвения. О том, как он ночами напролет изучал индейские рецепты снадобий, позволяющих не забывать, а помнить. Какой подземный мир, совершенно неведомый ни Лилиане, ни жене доктора (но при этом воспринимаемый ею как опасный), был открыт ему как портовому врачу?

Лилиана помогла жене доктора подняться на холм. Она помогла женщине, ненавидевшей город, который он любил, чью ненависть случившееся оправдало.

— Я должна подготовить детей, но они еще маленькие. Что я скажу о смерти таким малышам?

Лилиана не хотела ничего знать о том, потерял ли он много крови, порезался ли стеклом. Ей казалось, что все равно никто, кроме него, не смог бы перевязать раны, остановить кровь, его исцелить.

Звук сирены «скорой помощи» становился все тише. За Лилианой и женой доктора молча шли люди.

Если то, что мы делаем для других, является тайным выражением того, что хотим испытать сами, значит, он сам мечтал о той заботе, которую дарил другим и в которой нуждался сам.

Разве мог он признаться в этом своей жене, этой особе в туфлях на высоких каблуках, с закрученными в узел черными волосами, темными ревнивыми глазками, маленькими ручками и ножками, если с самого начала она отвернулась от города и больных, которых он так любил?

Лилиана не верила в смерть доктора Эрнандеса и в то же время слышала выстрел, всем телом чувствовала скрежет врезавшейся в столб машины, улавливала миг смерти, словно все это случилось не с ним, а с ней.

Он должен, обязан был сказать ей что-то, чего не успел сказать, и ушел, унеся с собой свою тайну.

Если бы он не отложил этот глубокий и безумный разговор, прорывающийся из-под земли мифами сновидений, кричащий трещинами архитектурных сооружений, вопящий глазами статуй, доносящийся из глубин древних городов, что скрываются в наших душах, если бы дал знать о своем страдании не этим последним жестом, словно глухонемой… Если бы осознание выступило не только из расщелин памяти, среди полос света и тени… Если бы люди не жили, задернув шторы, да еще и изменив личину, в уединенных кельях с надписью на дверях: «Не время для откровений»… Если бы они спустились вместе вниз, в пещеры души, захватив с собой кирки, фонари, веревки, кислород, рентгеновские лучи, пищу, следуя по меткам на картах геологических глубин, где скрывается наше не знающее свободы «Я»…

По определению, «тропик» означает «поворот» и «изменение». В тропиках Лилиана повернула и изменилась. Она раскачивалась между наркотиком забвения и наркотиком воспоминания так же, как местные жители раскачиваются в гамаках, как джазовые музыканты раскачиваются в унисон со своим ритмом, как море раскачивается в своей колыбели:

повернула,

изменилась.

Лилиана ехала домой.

Пассажиры были нагружены мексиканскими корзинами, шалями, серебряными украшениями, раскрашенными глиняными фигурками, мексиканскими сомбреро.