Собиратели трав - [4]

Он ушел довольно далеко от прибрежной слободки — и вот наконец предстало его глазам давно избранное им место. У левого крыла полукруглого залива выдавалась в море длинная песчанакоса. Два домика стояли на ней. Меж домиками темнело одинокое дерево. Гладкая отмель окружала косу с трех сторон. Пенные буруны гудели и вскипали далеко за отмелью.

Место это называется Камарон. Напротив мыса в море, над видимой дальней границей его, иногда появляется остров — голубым сгустком в плывущем над водою жемчужном небе. Видение острова предвещает непогоду, хотя и возникает всегда в ясный день, под опрокинутым чистым небом, и море стелется тихое, ровное по всему четкому горизонту. Когда же на море шторм, оно покрывается острыми зубцами белой пены и могучие волны несутся на узенький мыс, как бы желая смыть его, но еще ни одна волна не накрывала песчаный Камарон. Когда-то здесь располагался небольшой рыбачий поселок, но давно он был покинут людьми, и уцелело от него всего два домика под крышами — остальные обрушились стенами на землю. И стоят эти два домика совсем недалеко от воды, за кромкой берегового песка и полосой жесткой, остролистой травы, словно покорно ожидая от моря последнего, неумолимого удара. И возможно, что набежит когда-нибудь та большая волна, что перехлестнет через косу и унесет домики, но человек, живущий теперь в заброшенном поселке на Камароне, об этом не думает.

Камарон похож на зазубренный старый нож, который нацелен своим острием на далекий, призрачный остров. Здесь всегда безлюдно, и потому кажется, что время больше не совершает своего сложного и неуклонного движения. А шевеление моря в прилив или отлив и нескончаемый набег длинных волн словно не рождают минут и долгих часов — чисто человеческого достояния, и кажется, что песчаный мыс с двумя домиками на себе неспешно плывет, словно корабль, к далекому острову.

Здесь происходило много событий. Песок обрушивался со склона высокой дюны, когда пробегала по нему собака, падали чайки грудью на воду, приходил на чистый пляж человек и всем телом приникал к шелковистому песчаному ложу. Высокое изменчивое небо являло, убирало и вновь творило свои картины. Но события, рождаемые движением живых и неживых частей мира, свершались и безмолвно исчезали во времени, не оставляя после себя долгого отзвука в приморском воздухе, — лишь неумолчно гремел прибой да тонко вскрикивали подхваченные ветром чайки.

Прошедшее время неуловимо, нет у него ощутимой субстанции, и не вынуть изо всей громады прошлого даже малого грана его — кристалл секунды тает мгновеннокак пушистая снежинка, упавшая на теплую ладонь. Прошлое время иные люди представляют протяженным, как нить, а иные — как влекомое ветром, клубящееся, изменчивое облако. Но и в том и в другом случае к истраченному времени память может прикоснуться лишь в какой-то его части.

И пусть это будет мгновение глубокой ночи, пусть невидимо гремит рядом океан и в бездонном каменносинем ночном небе вдруг вспыхнет и ринется вниз звезда, отделившись от сонма подруг, — падучая звезда печали. И в полете своем распадется на три части — на три огненные дорожки разных судеб.

ПЛОВЕЦ УХОДИТ В МОРЕ

Теперь конец июля — время на Сахалине самое лучшее, дозревший плод солнца сочится желтым медом и жарче греть уже не в силах. Счастливое лежбище купальщиков гомонит и возится на песке, заняв весь покатый пляж на правом крыле ровного лукоморья. Берег расцвел яркими, разноцветными лепестками купальных костюмов, черные тени бегут вслед за бегущими и лежат рядом с лежащими. Морской извечный шум дробится от пестроты звенящих человечьих голосов. Перед густо-синим лазуритом моря светятся оранжевые тела людей, они гоняются друг за другом, играют в мяч, лежат на песке или сидят, обняв колени, борются, вскидывая пятками песок, носят на руках женщин и детей, поднимают над запрокинутым лицом бутылки с питьем, играют в карты, усевшись в кружок. Надевают и снимают темные очки, встряхивают на ветру одеяла и потом расстилают их, неподвижно стоят и смотрят в море, в небо, на далекий голубой остров, на зеленые сопки побережья, прыгают в набегающих, янтарных на изгибе волнах и плывут по воде.

На это радостное морское игралище пришло все здоровое и свободное от работ население города. Выйдя из сырой шахты, забойщик утренней смены спешил скорее домой, грохоча сапогами по деревянным мосткам тротуара, и струился из-под каски угольный пот по лицу его, — а час другой спустя он уже болтался по горло в соленой, чистой, прохладной воде, шевелил на плаву руками и ногами, и под ним на песчаном белом дне, освещенном солнцем, шевелилась его тень, словно громадный краб. Мимо проплывала юная нереида, вся в жемчужных пузырьках, кипящих вокруг нее, размахивая над водою руками и поворачивая улыбающееся лицо на каждый взмах, — и то была не бессмертная морская дева, а швея-мотористка Рая, которая утром еще сидела за тарахтящей машинкой и, сдувая в сторону свисающие со лба кудри, гнала по шву изделия ровную строку.

Горторг выпустил в продажу партию красных купальных костюмов, и теперь по всему широкому пляжу алели они под солнцем, огненно пылая на девушках, словно лепестки дикого мака на пестром лугу. Вдруг отделялся один лепесток от земли и перелетал к морю, и, выплеснув из себя радостный фонтанчик визга, девушка бросалась в набегающую волну. А после, выходя из воды, купальщица была уже не так ярка, как прежде, — алое на ней становилось коралловым, угаснув в море, и по гладким плечам ее стекали блестящие струйки, и мокрые пряди волос метались на ее сплошь открытой спине.