Собиратели ракушек - [157]

С террасы послышались шаги.

— Ричард? — (Он принес на подносе две кружки чаю и сел рядом.) — Я нашла еще одну разновидность блаженства…

— Расскажи.

— Ты сидишь на свежескошенном газоне совершенно одна, твой любимый ушел, его нет рядом. Ты одна, но знаешь, что одиночество твое продлится недолго, потому что он скоро вернется к тебе. — Пенелопа улыбнулась. — По-моему, блаженнее блаженства нет на свете.

Их последний день. Завтра рано утром они уезжают обратно в Порткеррис. Она запретила себе думать об этом. Их последний вечер. Как всегда, они устроились поближе к камину, Ричард на софе, Пенелопа на полу возле него. Сегодня они не слушали музыку. Он читал ей Макниса. «Осенний дневник», не только то стихотворение о любви, которое прочел тогда, в мастерской Лоренса, но всю книгу от начала до конца. Было уже очень поздно, когда он дочитал последнюю строфу.

Сон под шум воды торопливой,

Он — до завтра, хотя и глубок.

Здесь, где ночью мы спим, не Лета

И не смерти поток.

Здесь брега Рубикона — жребий решен,

Потом будет время проверки счетов,

И будет солнечный свет,

И решенье в свой час и в свой срок придет.

Он медленно закрыл книжку. Пенелопа вздохнула — ей не хотелось, чтобы это кончалось.

— У него уже оставалось так мало времени! Он знал, что война неизбежна? — спросила она.

— Я думаю, осенью тысяча девятьсот тридцать восьмого года многие это знали. — Книжка выскользнула у Ричарда из руки и упала на пол. — Я уезжаю, — сказал он.

Огонь в камине погас. Пенелопа подняла голову — у него было очень печальное лицо.

— Почему ты так расстроен?

— У меня такое чувство, что я предаю тебя.

— Куда ты едешь?

— Не знаю. Не могу сказать.

— Когда?

— Как только мы вернемся в Порткеррис.

У нее упало сердце.

— Завтра.

— Да. Или послезавтра.

— Ты вернешься?

— Не сразу.

— Тебе поручили другую работу?

— Да.

— А кто займет твое место?

— Никто. Операция закончена. Том Меллаби и штабные еще на какое-то время останутся, у них свои дела, а коммандос и рейнджеры недели через две уедут. Так что Порткеррис вновь обретет Северный пирс. Снимут заграждение и с футбольного поля, и мальчики Дорис снова смогут гонять там мяч.

— Так, значит, все кончено?

— Эта глава — да.

— А что дальше?

— Поживем — увидим.

— Ты давно об этом знал?

— Две или три недели.

— Почему ты не сказал мне раньше?

— Тому две причины. Первая — это все еще тайна, секретные сведения, не подлежащие оглашению. Вторая — не хотел испортить наш и без того короткий отдых.

Любовь к нему захлестнула ее жаркой волной.

— Ничто не могло испортить его! — Она произнесла эти слова и поняла, что это правда. — Ты не должен был ничего скрывать. Во всяком случае, от меня. Никогда ничего не скрывай от меня!

— Это самое тяжелое испытание в моей жизни — расстаться с тобой.

Пенелопа представила себе, что его не будет, пустоту, которая разверзнется после его отъезда. Попробовала представить, как она будет жить без него, и не смогла. Но одно она знала совершенно точно.

— Самое страшное — прощание, — сказала она.

— Тогда мы не станем прощаться.

— Я не хочу, чтобы все кончилось!

— Это не кончится, моя дорогая девочка. — Он улыбался. — Наша с тобой жизнь еще даже не началась.

— Он уехал?

Пенелопа вязала.

— Да, папа́.

— И не попрощался?

— Он же приходил, принес тебе бутылку виски. Он не хотел устраивать прощание.

— А с тобой он тоже не попрощался?

— Нет. Просто ушел по тропинке. Мы так договорились.

— Когда он вернется?

Она довязала ряд, поменяла спицы и начала другой ряд.

— Я не знаю.

— Ты соблюдаешь тайну?

— Нет, я просто не знаю.

Лоренс смолк. Потом вздохнул.

— Я буду очень по нему скучать. — Его темные мудрые глаза были устремлены на дочь. — Но, думаю, не так, как ты.

— Я люблю его, папа́. Мы любим друг друга.

— Я знаю. Уже давно знаю.

— Мы любовники, папа́.

— И это знаю. Я видел, как ты вспыхивала, как сияло твое лицо. Как блестели волосы. И мне хотелось взять кисть и нарисовать это сияние, запечатлеть его навсегда. Да и к тому же… — голос его зазвучал более буднично, — не поедешь ведь ты куда-то с мужчиной на целую неделю, чтобы разговаривать с ним о погоде. — (Пенелопа улыбнулась, но ничего не ответила.) — Что же с вами будет дальше?

— Не знаю.

— Как насчет Амброза?

Она пожала плечами:

— Тоже не знаю.

— У тебя серьезные проблемы.

— Ты все прекрасно понимаешь, папа́.

— Очень тебе сочувствую. Сочувствую вам обоим. Не очень-то это весело — найти друг друга в середине войны.

— Тебе ведь он нравится, папа́? Я не ошиблась?

— Мне еще никогда никто так не нравился, как он. Мне кажется, я относился бы так к собственному сыну. Я и думаю о нем, как о сыне.

Пенелопа, которая ни разу не заплакала за все это время, почувствовала, как подступают к глазам слезы. Но она запретила себе сантименты.

— Ты — страшный человек! — сказала она отцу. — Сколько раз я тебе это говорила. — Слезы, слава богу, отступили. — Ты не должен прощать супружескую неверность. Ты должен щелкать кнутом и скрежетать зубами, ты должен сказать Ричарду Лоумаксу, чтобы он не смел переступать порог твоего дома.

Лоренс с удивлением посмотрел на нее.

— Ты меня оскорбляешь, — сказал он.

Ричард уехал с первыми частями морских пехотинцев. К середине апреля обитателям Порткерриса стало ясно, что учения закончены; тем самым завершилось более чем скромное участие в войне и самого городка. Столь же тихо и незаметно, как прибыли, американские солдаты удалились из Порткерриса; его узкие улочки опустели и стали непривычно тихими: не стучали по мостовым тяжелые башмаки, не проносились военные джипы. Из порта исчезли десантные суда, уплыли куда-то под покровом ночи; у Северного пирса сняли заграждения из колючей проволоки. Армии спасения был возвращен ее постоянный штаб. Металлические разборные бараки на холме стояли пустые, а от Боскарбенских скал уже не доносились звуки выстрелов.