Собиратель миров - [124]
— Мне недоступно, что вас радует в этих историях, вечер за вечером, так радует, что вы бросаете свои семьи. Мертвые цапли, обрезанные волосы и неверный, изо рта которого говорит дьявол.
— Мы узнаем что-то о мире, имам, это не может навредить.
— Я думаю, имам следует за мудростью, гласящей, что человек, который ничего не знает, не в чем не сомневается.
— Ты хочешь оскорбить еще и нашего имама?
— А вы хотите возмущаться всем, что не выскакивает из ваших собственных ртов?
— Вы бы лучше обратились к чтению благородного Корана, там вы найдете достаточно историй, и это более старые истории, полные вечного смысла. А теперь я прощаюсь с вами, братья. Ассаламу алейкум.
— Валейкум иссалам, мухтарам-имам.
— Он ненадолго остался.
— Дольше, чем баба Сиди в мечете.
— Вы двое вряд ли сойдетесь.
— Может, в следующем мире.
— Скажите, братья, я всегда спрашивал себя, на небе, там тоже читают благородный Коран? Или он только показывает туда дорогу?
— Об этом ты должен был спросить у имама.
— Я слишком поздно подумал.
— Тем лучше.
— А как, кстати, называется второе большое озеро?
— Ньянза. Так сказал человек, знавший противоположный берег. Бвана Спик был недоволен этим именем, ему захотелось другое. Всем местам, которые он замечал на этом коротком путешествии без бваны Бёртона, он сразу же давал имена, как будто раздавал подарки детям из бедных семей. Едва он придумывал какое-то имя, как сразу просил меня известить об этом носильщиков. Я передавал имена им, и они изумлялись такому обычаю, не имевшему объяснения. Может, он помнит только то, что сам назвал, предположил один из них. Прежде чем бвана Спик узнавал, как выглядит другой берег озера, другая сторона холма, другой конец долины, он давал имя озеру, холму, долине. Пока мы еще переводили дыхание после крутого подъема, он уже дал холму, с которого мы впервые увидели озеро, имя Сомерсет. Маленькую бухту внизу под нами он назвал Джордан, одна из скал, торчавших в воде, называлась теперь Бёртон-Пойнт, а залив — Спик-Чэннел. Группа островов получила название Бенгал Архипелага, а само озеро, это озеро, широкое, словно море, он торжественным голосом, как будто выступал перед старейшинами, наградил именем Виктория. Вазунгу до сих пор называют воду Виктория, по крайней мере, они говорили так на моем последнем путешествии, а теперь, когда вазунгу подняли свои флаги над нашей гаванью, кто знает, может, это озеро еще долгое время будет называться именем их женщины. Большинство вазунгу гордятся этим именем, потому что считают, озеро названо в честь королевы, но бвана Спик мне доверился, позднее, вечером — это счастливая случайность, что его мать и королеву его страны зовут одинаково, поэтому он смог посвятить озеро своей матери, без опасения, что его укорят за неуместное название. Но сахиб, у озера уже есть имя, озеро называется Ньянза. Чушь какая, закричал бвана Спик, и я почувствовал, как в нем закипает ярость, как это у него может быть имя, я его только сегодня открыл. Пойми, Сиди, оно пока не существует на картах. Его слова смутили меня, я долго размышлял, и решил в конце концов, ладно, ничего плохого, если у озер, и гор, и рек будет много имен, пусть это будут имена из разных ртов, имена для разных ушей, имена, говорящие о разных свойствах и разных надеждах. Но я написал счет, забыв о таможеннике, я посеял слишком близко к воде, упустив опасность половодья. Вазунгу желают, чтобы для каждой вещи действовало одно название, они несговорчивые ослы, и не желают соглашаться на много разных имен для места. Когда мы вернулись в Казех, где нас ждал бвана Бёртон, и говорили там с арабами про озеро, бвана Спик настаивал на том, что будет говорить исключительно про озеро Виктория. Мне пришлось объяснять арабам, что бвана Спик хотя и говорит Виктория, но имеет в виду Ньянза, на что один из арабов с острым языком спросил меня, почему это мзунгу говорит не то, что имеет в виду, уж не скрывает ли он чего-то. Как обычно, когда становилось сложно, вмешался бвана Бёртон и сгладил все неровности своим арабским языком, который лился из его рта, как растопленное масло. Но иногда, не стану утаивать, бвана Спик просил меня называть ему местные имена, которые он записывал маленькими буковками позади имен, придуманных им. Я узнавал, какие названия были в ходу, и передавал ему, Ньянза — для большого озера, Укереве — для островов на большом озере, поэтому он так и записывал бы к себе в книгу имена своего вдохновения и имена традиции, если бы нас не пригласили однажды на праздник, где мы пили банановое пиво, столько бананового пива, что его вкус приклеился к моему языку на много дней и все было на вкус как банановое пиво: похлебка, мясо, батат. Вы знаете, я не пью, но тогда лишь пиво могло нас взбодрить, нас пригласили мужчины деревни, они сварили пиво в нашу честь, и все носильщики пили, и я пил вместе с ними. Тем вечером мы без оглядки зализывали наши раны, мы громко ругали путешествие и вазунгу, и другой гость деревни рассказал историю о человеке, который живет на противоположном берегу озера и называет озеро Лолве, а когда мы спросили, что это означает, он сказал, это имя великана, который так огромен, что оставляет после себя озеро всякий раз, когда справляет нужду, маленькие озера, средние озера, а однажды он испустил из себя столько воды, как еще никогда, и на следующий день люди с удивлением увидели озеро без берегов.
Герой романа, вместе с родителями бежавший ребенком из социалистической Болгарии, став юношей, в сопровождении крестного отца, искусного игрока в кости, отправляется к себе на родину, в Старые горы — сердцевину Болгарии, к землякам, которые сохранили народный здравый смысл. Это современная философская притча о трудных поисках самого себя в мире рухнувших ценностей.
Александр Телищев-Ферье – молодой французский археолог – посвящает свою жизнь поиску древнего шумерского города Меде, разрушенного наводнением примерно в IV тысячелетии до н. э. Одновременно с раскопками герой пишет книгу по мотивам расшифрованной им рукописи. Два действия разворачиваются параллельно: в Багдаде 2002–2003 гг., незадолго до вторжения войск НАТО, и во времена Шумерской цивилизации. Два мира существуют как будто в зеркальном отражении, в каждом – своя история, в которой переплетаются любовь, дружба, преданность и жажда наживы, ложь, отчаяние.
Книгу, которую вы держите в руках, вполне можно отнести ко многим жанрам. Это и мемуары, причем достаточно редкая их разновидность – с окраины советской страны 70-х годов XX столетия, из столицы Таджикской ССР. С другой стороны, это пронзительные и изящные рассказы о животных – обитателях душанбинского зоопарка, их нравах и судьбах. С третьей – раздумья русского интеллигента, полные трепетного отношения к окружающему нас миру. И наконец – это просто очень интересное и увлекательное чтение, от которого не смогут оторваться ни взрослые, ни дети.
Книга состоит из сюжетов, вырванных из жизни. Социальное напряжение всегда является детонатором для всякого рода авантюр, драм и похождений людей, нечистых на руку, готовых во имя обогащения переступить закон, пренебречь собственным достоинством и даже из корыстных побуждений продать родину. Все это есть в предлагаемой книге, которая не только анализирует социальное и духовное положение современной России, но и в ряде случаев четко обозначает выходы из тех коллизий, которые освещены талантливым пером известного московского писателя.
Эти дневники раскрывают сложный внутренний мир двадцатилетнего талантливого студента одного из азербайджанских государственных вузов, который, выиграв стипендию от госдепартамента США, получает возможность проучиться в американском колледже. После первого семестра он замечает, что учёба в Америке меняет его взгляды на мир, его отношение к своей стране и её людям. Теперь, вкусив красивую жизнь стипендиата и став новым человеком, он должен сделать выбор, от которого зависит его будущее.
Оксана – серая мышка. На работе все на ней ездят, а личной жизни просто нет. Последней каплей становится жестокий розыгрыш коллег. И Ксюша решает: все, хватит. Пора менять себя и свою жизнь… («Яичница на утюге») Мама с детства внушала Насте, что мужчина в жизни женщины – только временная обуза, а счастливых браков не бывает. Но верить в это девушка не хотела. Она мечтала о семье, любящем муже, о детях. На одном из тренингов Настя создает коллаж, визуализацию «Солнечного свидания». И он начинает работать… («Коллаж желаний») Также в сборник вошли другие рассказы автора.
Тревожные тексты автора, собранные воедино, которые есть, но которые постоянно уходили на седьмой план.