Моя рука повисла в воздухе. Она не прикоснулась к ней, ждала. Я видел, что она ждет. И как же трудно было сказать, что я хочу обратно в этот мир, хочу перескочить к ней через стол, уронить сахарницу, увидеть, как крупинки рассыпаются по столу, пробежать, смеясь, через годы назад, взять ее длинные уставшие руки в свои, раздеть ее, прижать к себе, просить ее прижаться, оставить в прошлом чудаковатого мальчика, забыть, кричать, не молчать, охрипнуть, позвать ее, если она еще там, если она еще не ушла, объясниться, говорить бессвязно, высокопарно, страстно, когда крупинки сахара медленно ползут по столу, жизнь была не просто долгим прощанием или замершей в воздухе тенью руки; скорее, убежать, коснуться, в первый раз, обхватить ладонями ее лицо, взять ее, как обычный мужчина, поседевший, с усталыми глазами, который слабее ребенка, потому что я был с ней, здесь и сейчас, и больше ничего.
