Собаки Европы - [35]

Поднимаясь ко мне на третий этаж, мы всё чаще встречали соседей: каких-то мужчин с детьми и санками, женщин, которые здоровались со мной с таким хитрым видом, словно всё обо мне знали, — и как у них получается напускать на себя такой вид, я всю жизнь не могу этого понять: дело в косметике? В выражении губ? В том тоне, которым они произносят своё «Здрасьте», — шутливо-беспощадном, как у врачих, которые приказывают тебе раздеться? У меня что, полный подъезд врачих? Одна из них даже как-то начала цепляться ко мне с расспросами, однажды её доброжелательный голос усыпил мою бдительность и я чуть не проговорился: «Сколько вы платите за квартиру? — спросила она участливо. — Просто у меня сын снимает, я ему говорю, дорого, а он не слушает, говорит, ты цены по городу знаешь, мама? Вот и молчи». «Да не так и дорого, — ответил я. — Всего-то…» — и тут понял, что сейчас скажу лишнее, и пробормотал только: «Всего-то ничего. Ничего не плачу. Я здесь не живу, меня цветы попросили поливать, хозяева в отъезде… Вот и захожу иногда…»

«В отъезде, да, — внимательно глядя мне в глаза, с той самой беспощадной и хитрой улыбкой сказала соседка. — Мы знаем, что в отъезде, это она правильно сделала, сестра ваша, что попросила цветы поливать… Очень правильно… Цветы жалко, когда уезжаешь, засохнут ведь цветы, живые же, умрут, так что это хорошо, когда есть кого попросить…»

О том, что её небритый сосед в старом пальто и лыжной шапочке ходит поливать цветы в компании девушки-школьницы и студента, она ничего не сказала, но несколько раз мы все вместе сталкивались с ней на лестнице, и было ясно, что она запомнила Козлика и Каштанку во всех подробностях. Что поделаешь, мы слишком бросались в глаза — да и в уши: случалось, что мы забывали обо всём на свете, споря на бальбуте о её будущем, и, заходя с улицы в подъезд, наполняли его своими громкими, непонятными соседям возгласами.

В начале февраля мы снова сидели у меня — и где-то в девять вечера я повёл моих козликов на остановку. Каштанка должна была ровно в десять быть дома, чтобы не вызвать подозрений. Козлик напросился её проводить. Я довел их до метро, покурил, стоя на морозе в расстегнутом пальто и с наслаждением вдыхая холодный воздух, — в тот вечер я выкурил в форточку целую пачку сигарет и ещё в квартире начал немного задыхаться (раньше со мной такого не случалось). По дороге домой зашёл в «Рублёвский», купил себе вина и драник с мясом, который попросил разогреть, — было лень засовывать его в микроволновку. И тогда уже бегом, чтобы еда не остыла, добежал до подъезда, достал ключ-таблетку, ткнул в красный глазок дверей, начал подниматься — и понял, что на лестнице меня кто-то ждёт.

Оранжевое пятно. Плечи, что заняли собой всю лестничную площадку.

«Олег Олегыч! А я вас жду».

Да, это был Буня. Улыбаясь во весь рот — немного виновато, немного развязно, а прежде всего — нагло, как это умеют двадцатилетние предприниматели с ясно определёнными жизненными планами, он стоял передо мной, и мне не очень хотелось преодолевать оставшиеся четыре ступени, чтобы оказаться с ним вровень.

«Чего тебе?»

«Не поверите, Олег Олегыч, практически ничего, — вздохнул Буня. — Хожу за вами, за шоблой этой вашей дружной, и ничего. Ничего не понимаю».

Я молчал, поглаживая облупленную краску перил. Он то смотрел на меня, то отводил взгляд — он выглядел всё более печальным, таким одиноким, покинутым… я и правда на мгновение поверил, что ему ничего не надо.

«Я просто сказать зашёл… — Буня сложил губы, как ребенок. — Даже не знаю, вот не хочется вас огорчать, Олег Олегыч, но… Но я с родителями Каштанки поговорил… Говорю, видел вашу Каштанку с репетитором… Они и прифигели. Сказали, ни к какому репетитору она не ходит…»

Он сочувственно поцокал языком.

«Всполошились, давай меня расспрашивать, — Буня опустил глаза вниз, теперь я видел только его ухо, большое, выпирающее, как у животного. — Что да как… Да чего это я интересуюсь… Вы, Олег Олегыч, не переживайте. Я им ничего не сказал. Дурачком по ходу прикинулся. Нет, говорю, просто подумал, что ей же поступать, так надо же, наверное, репетитора нанять… Да, наверное, она и не с репетитором была, а одна… Успокоились вроде. Её родители меня знают. Уважают, кстати. Они бы и не против, чтоб мы встречались. Кормят меня, когда прихожу. Чаем поят. Кофе. Только эта… Шизанутая. Давно уже мне сказала, чтоб я ни с чем таким к ней не лез. Каштанка. Говорит: ничего не получится, неинтересный я для неё. А я, дурак, всё надеюсь. Ну, вы понимаете».

«И что дальше? Давай кончай и дай пройти, а то… а то я милицию вызову», — мой голос дрожал.

«Да не вызовете, — махнул рукой Буня. — Что я, дебил? Я же вижу, что вы сами боитесь. Дальше… Дальше ясно всё. Я же не знал, что она по ходу себе такого дедушку нашла. Вас то есть. Кто бы мог подумать, а? Что Каштанка, девочка же ещё совсем, а на такого старичка, как вы, клюнет. Она вас дедушкой называет? Или всё-таки папочкой?»

Я уже собирался броситься вниз по лестнице — но Буня примирительно сказал:

«Не, ну ладно, я только знать хочу — у вас это что, серьёзно? И ещё хочу узнать, что вы, Олег Олегович, это… по ходу чувствуете. Когда школьницу это… Не знаю, как сказать. Раздеваете… Вы же её раздеваете…»