Собака, которая не хотела быть просто собакой - [47]

Но позднее некоторые покаянные размышления по этому поводу не раз приходили мне в голову.

В день, когда мы двинулись на север, небо было затянуто грозными тучами и мы не проехали и пятидесяти или шестидесяти миль, как по лобовому стеклу забарабанил мелкий дождичек. Этот дождичек скоро усилился, и мы остановились, чтобы поднять брезентовый верх над передним сиденьем. К тому времени, когда мы закрепили его, дождь перешел в ливень, и, когда мы снова тронулись в путь, естественно, что по находившимся на заднем сиденье путешественникам буря стала хлестать водяными струями. Матт благоразумно сжался в нише для откидного сиденья, где он был менее подвержен неистовству ветра и воды, но совы отказались покинуть свой насест, открытый разбушевавшейся стихии.

Казалось, что ливень доставляет им наслаждение, хотя перья их вскоре прилипли к телу, а пропитанные водой большие крылья бессильно повисли.

Особенно страдал от этого потопа Эрдли. Он начал кашлять и давать тревожные перебои, как раз когда мы въехали в одну из стандартных деревушек с двумя элеваторами, одним магазином и одним-единственным гаражом. Такие деревушки появляются на западных равнинах, подобно грибам поганкам после обильных дождей. Гараж в этой деревне представлял собой обшарпанную хибару из сборных щитов с одной старомодной бензоколонкой. В фасаде зиял черный проем входа, и, полагая, что он ведет в мастерскую, папа свернул и по вязкой грязи улицы Эрдли въехал внутрь этого строения.

Гараж был темный и мрачный. Высоко под стропилами тускло горела маленькая электрическая лампочка, при ее слабом рассеянном свете мы с трудом различили хаотический беспорядок из деталей от старого трактора и кучу разного другого ржавого лома, который почти целиком захламил это помещение. Так как хозяина было не видно, мы уже собирались вылезти из автомобиля и пойти искать его, когда мое внимание привлекло движение около правого заднего крыла Эрдли.

Там в полумраке сидел на корточках человек, по-видимому размышляя над старой автомобильной камерой. В руке он держал тяжелую монтировку и, казалось, не замечал нашего присутствия.

Мы призвали на помощь все свое терпение, дождались, когда он кончил возиться с камерой и начал очень медленно распрямлять спину, его голова наконец оказалась на одном уровне с нашими.

Примерно в трех футах от откидного сиденья появилось его лицо. Я вижу это лицо, как сейчас. Оно было синюшно-бледное, в глубоких морщинах, чем-то раздраженное и перемазанное смазкой, засохшей на щетине недельной давности.

Выражение ворчливой враждебности у него на лице начало меняться, когда взгляд его сосредоточился на нашем автомобиле с его удивительными пассажирами. Человек смертельно побледнел, а челюсть его начала двигаться, как у жвачного животного, хотя жевал он только пустой воздух.

Именно в этот момент Уол решил отряхнуться. Он широко раскрыл крылья, слегка подпрыгнул и забрызгал все вокруг себя. Отряхивание преобразило его, увеличив видимые размеры раза в три, так как от этих движений мокрые перья расправились. Перемена была разительной, а когда Уол завершил процедуру, громко щелкнув большим клювом, прикрыв свои желтые глаза пленками и выразив гортанным криком свое удовлетворение, – эффект оказался ошеломляющим.

Лицо хозяина гаража подтверждало это – он был потрясен.

Темп движения челюсти увеличился, а на лице отразился крайний испуг и безнадежная растерянность.

Возможно, Матту также вздумалось узнать, куда же мы попали, так как в этот самый момент он высунул свою голову в очках из-за борта автомобиля и близоруко уставился в глаза хозяина гаража.

Это было уже слишком. Старик глухо застонал, машинально швырнул монтировку через плечо и бросился бежать. Его не остановил грохот вдребезги разбитого стекла в единственном окне собственного гаража, да беглеца в тот момент уже и не было в гараже. Он мчался по грязной улице, воздевая к небу тощие руки и не обращая внимания на ветер и дождь, которые хлестали его по лицу.

– О боже! – кричал он. – О боже правый! Я никогда не делал этого, клянусь, не делал!

Эти восклицания шокировали маму. Она считала, что выкрикивать такое глупо и кощунственно. Но откуда ей было знать, что незнакомец имел в виду? Позднее я часто размышлял о том, какого рода тайное преступление совершил этот человек, ведь в заброшенной и жалкой маленькой деревушке, должно быть, было маловато поводов грешить.

Прошло больше года – Уол стал полноправным членом нашего семейства. И он снова посягнул на душевное равновесие человека. К этому времени он уже превратился в домашнюю сову и пользовался нашим домом на равных правах с нами. Было бесполезно не пускать его в дом: он знал, что стоит ему постучать своим крючковатым клювом по оконному стеклу, как мы поспешим впустить его, прежде чем он разобьет это стекло. В теплое время года мы даже пошли на то, чтобы одно из окон в гостиной всегда было открыто, и через этот портал он приходил и уходил – как ему заблагорассудится.

Летом второго года жизни Уола город Саскатун оживило прибытие молодого викария, который только что окончил духовную семинарию на Востоке. Это был молодой человек строгих правил. Первейшей обязанностью он счел нанести визит каждому члену своей церковной общины, о коей он был обязан заботиться.