Собака и Волк - [13]

— Геркулес! — выдохнул Грациллоний. Поняв всю неуместность своего восклицания, шумно проглотил слюну и замолчал.

— Погодите, — осадил его Апулей. — Все не так просто. Закон не разрешает мне раздавать поместья словно мелкие монеты. Все это надо как-то умно обставить. Необходима политическая поддержка и определенные обязательства перед некоторыми людьми. Я, однако, не боюсь начать переговоры.

— Я знал, что смогу на вас положиться, — Грациллоний вдруг заплакал, но не мучительными мужскими слезами, а тихими, почти женскими, должно быть, оттого, что силы его были на исходе.

Апулей поднял палец.

— Это будет нелегко, — предупредил он, — к тому же необходимо выполнить определенные условия. Во-первых, в Одиарне рассуждали правильно. Мы не можем принять к себе такое количество язычников. Вы, Грациллоний, должны отречься от своих богов.

Британец сморгнул слезы и, ощущая на языке их соленый вкус, сказал:

— Богов этих я не признавал никогда.

Корентин, словно командир, рассуждающий о враге, поверженном ценой больших потерь, проговорил:

— Думаю, сэр, с этим у нас не будет затруднений. Сколько людей после того, что случилось, захотят придерживаться старых обрядов? Единицы, поэтому их можно даже не брать в расчет. Надо, чтобы как можно больше людей прислушались к Слову. Тогда они сами придут к Христу.

— Я буду молить об этом Бога, — торжественно сказал Апулей. — И Господь, возможно, простит мне за это один-два греха.

— Ваше милосердие наверняка зачтется.

— А моей семье? — шепотом спросил Апулей.

— За них тоже будут многие молиться.

Взгляды обоих мужчин обратились на Грациллония. Он отвел глаза. Все молчали.

— Принуждать было бы неразумно, — нарушил молчание Корентин.

Открылась дверь, стало светло.

— Прошу прощения, папа, — сказала девушка. — Стало совсем темно, и я решила, что вам понадобится лампа.

— Спасибо, милая, — сказал Апулей дочери.

Верания несмело вошла в комнату. Видимо, девушка взяла инициативу на себя, прежде чем ее матери пришло в голову послать служанку. Она встретилась взглядом с Грациллонием. Лампа задрожала в руке. Грациллония она видела мельком, потому что женщин и юного Саломона тут же выслали из атрия. «Сколько ей сейчас лет, — подумал он рассеянно, — четырнадцать, пятнадцать?» С тех пор, как он видел ее последний раз, она повзрослела, правда, была еще тоненькой, с маленькой грудью. Наверное, она и до плеча ему не достанет. Высокая прическа из светло-каштановых волос, большие карие глаза, а лицом — тут его сердце невольно сжалось — она очень напомнила ему Уну, его дочь от Бодилис. Она переоделась: простое галльское платье сменила на наряд в римском стиле из шафранового шелка.

Подойдя близко и ставя на стол лампу, тихо заметила:

— Вы чем-то опечалены, дядя Гай.

Как, неужто с детских лет не забыла его прозвище? Позднее Апулей заставил ее и ее брата обращаться к знатному гостю официально.

— Я принес плохое известие, — сказал он, проглотив комок в горле. — Позднее ты узнаешь об этом.

— Все должны узнать, — заявил Апулей. — Сначала все мы должны собраться для молитвы.

— Прошу меня простить, — Грациллоний поднялся из-за стола. — Мне надо пройтись по воздуху.

Апулей собрался было что-то сказать. Корентин сделал ему предупреждающий знак.

* * *

На опустевших улицах за городской стеной стояли сумерки. Грациллоний, не отвечая на приветствия, прошел к восточным воротам. Ворота были не заперты, охраны не было. С тех пор, как Ис взял на себя защиту Арморики, на полуострове царил мир. В долине сторожевых постов было достаточно. Как долго продлится такое положение?

Грациллоний, выйдя из ворот, пошел по улицам, не заботясь о том, что у него нет при себе оружия. Ноги быстро несли его вперед, хотя он и не спешил. На подсознательном уровне он удивлялся тому, что вообще способен передвигаться, к тому же еще и ночью, один.

Солнце спустилось к горизонту. На западе оно освещало луга и верхушки деревьев. Вода в реках напоминала расплавленное золото. Грачи возвращались домой, испуская изредка пронзительные крики. На востоке сгущалась прохладная синева, появилась первая дрожащая звезда. Впереди возвышались длинные отроги Монс Ферруция, вершины все еще горели огнем, внизу в розоватых морщинах собирались тени.

Необходимо прочитать вечернюю молитву. После трагической ночи возможности помолиться у него не было.

Не останавливаясь, пошел наверх. Изрезанная колеями дорога сменилась серпантином, заглушавшим шаги. Вместе с тропой круто взбирались вверх кусты и деревья, изредка встречались маленькие фруктовые сады, полуразвалившиеся хижины. Кусты над головой казались вырезанными из черной материи. Впереди их заглатывала ночь.

Забравшись довольно высоко, остановился. Он готов был все так же отупело идти вперед и, может быть, вовсе не останавливаться, но сил на это не осталось. К тому же запросто можно сломать шею, спускаясь ночью с такой крутизны. Придется немного отдохнуть. И прочитать молитву.

Отсюда хорошо был виден запад. Красная полоска над горизонтом быстро исчезала.

— Митра, бог заката…

Нет, с молитвой у него явно не заладилось. «Митра, где же ты был, когда океан уволок на дно Ис и всех королев вместе с ней, где был ты, когда Дахут выскользнула из моих рук?»