Собачий род - [83]

Алёнка чуть не расплакалась. Нахмурясь, сидела за столом. Неохотно грызла карамельку.

По радио начали передавать новые распоряжения председателя комиссии по ЧС Владимира Густых. Баба сделала погромче.

— В целях безопасности, — говорил диктор, — распоряжением комиссии по ЧС на весь период чрезвычайного положения в лечебных учреждениях всех видов собственности, детских дошкольных учреждениях, учреждениях образования вводится карантин. На время карантина детям до 14 лет запрещено появляться на улице после пяти часов вечера без сопровождения взрослых. Взрослым — после одиннадцати часов. В городе организовано круглосуточное патрулирование, особенно в отдалённых районах. Патрули будут усилены за счет спецподразделений УФСБ, УВД, УИНа, Службы судебных приставов, налоговой полиции, воинских частей Томского гарнизона. Все здания государственной власти, промышленные объекты, вокзалы и другие общественно значимые, или представляющие потенциальную угрозу объекты, а также муниципальный и частный общественный транспорт берутся под круглосуточную охрану. На особый режим переведены все частные охранные структуры…

— Ур-ра, значит, я в садик не пойду!! — закричала Алёнка и бросилась обнимать бабу.

* * *

Ночью, когда Алёнка уже спала, баба тихонько вошла к ней в комнатку. Постояла, подперев щёку рукой и глядя на спящую внучку. Поправила одеяло. Ещё постояла. Потом вытерла слезу и тихо вернулась на кухню.

* * *

В четыре часа утра в окно осторожно стукнули. Алёнка уже не спала — ждала.

Был самый тёмный, мёртвый час суток. Алёнка тихо оделась, вышла на кухню, ощупью пробралась к двери. Открывала её долго-долго, сантиметр за сантиметром, боясь, что дверь скрипнет.

Не скрипнула. Так же осторожно Аленка прикрыла её, прислушиваясь к мерному похрапыванию бабы. В сенях накинула куртку, влезла в валенки и вышла во двор. В переулке, за палисадником, маячила высокая тощая фигура. Это был цыганёнок Алёшка, паренёк лет тринадцати. На нём была модная лёгкая куртка, распахнутая на груди, джинсы заправлены в красные полусапожки на высоком каблуке. Непокрытая курчавая голова серебрилась в свете дальнего фонаря.

Алёнка, боясь скрипнуть, медленно приоткрыла железные ворота.

— Где собака? — без предисловий спросил Алёшка.

— Сейчас приведу, подожди!

Алёнка побежала в стайку. Тарзан сразу же проснулся, хотел тявкнуть, но Алёнка сжала ему челюсти, зашипела в ухо:

— Тихо! Молчи! Ни звука, понял? Сейчас пойдёшь с Алёшкой и спрячешься, где он велит. И молчи, молчи! А то я тебе пасть тряпкой замотаю.

Тарзан глядел умными глазами, слушал, приподняв одно ухо.

— Я тебя потом назад заберу. Понял? Жди, я заберу!

Она надела ошейник, взялась за него, и повела Тарзана к воротам. Тарзан заупрямился было, но Алёнка шикнула на него, и он смирился.

Алёшку Тарзан сразу признал, и даже позволил ему почесать себя за ухом.

Втроём они двинулись по переулку, держась обочины, к цыганскому дому.

В доме в одном из окон горел свет. Алёшка сказал:

— Ну, давайте, попрощайтесь. Я его так укрою — никто не узнает, даже отец.

— Иди с Алёшкой, Тарзан! — сказала Алёнка, чмокнула собаку в лоб. — Слушайся его. Он теперь твой хозяин. Хозяин, ты понял?.. Ну, иди! А я тебя скоро заберу. Жди.

Эти слова подействовали магически. Тарзан позволил Алёшке взять себя за ошейник и увести. В воротах пёс обернулся, бросил прощальный взгляд на Алёнку, издал непонятный короткий звук.

Ворота закрылись; было слышно, как Алёшка запирает многочисленные замки и задвигает засов.

И стало тихо. Мёртво и тихо.

Спало все вокруг — дома, деревья, и даже звёзды. Весь мир спал; и всё, что сейчас происходило, — это были только его сны.

Алёнка постояла ещё немного, пока холод не пробрал её до самых костей, повернулась. И быстро зашагала домой.

Вошла без скрипа, разделась в темноте, юркнула в остывшую постель.

И сама себе удивилась: надо же! А ведь ещё совсем недавно панически, до слёз боялась одиночества и темноты!

И почти тут же уснула.

Баба приподнялась за перегородкой. Послушала ровное дыхание Алёнки. Перекрестилась, вздохнула, и снова легла.

* * *

Ка тоже не спал в эту ночь. Он теперь вообще никогда не спал, только впадал в тёмное, бессознательное состояние, похожее на обморок. Но и в этом состоянии он многое чувствовал.

В четыре часа утра его холодное сердце вдруг встрепенулось, почувствовав укол непонятного беспокойства. Ка поднялся с вороха одежды и звериных шкур, медленно, словно сомнамбула, пересёк комнату, открыл входную дверь.

Постоял на пороге, подняв голову к небу. Ни луны, ни звёзд в небе не было видно.

Ка открыл ворота и вышел в переулок. Довольно далеко, на другом конце переулка, маячили три тени. Ка медленно двинулся вперёд, не издавая при этом ни звука.

Он уже разглядел, что двое детей — подросток и девочка — ведут куда-то большую собаку. Ка чувствовал её запах. Этот запах был ему ненавистен. Теперь он был уверен, что напал на верный след. Запаха девочки он не знал, но понял, что это — та самая, со светлыми косичками, которая сидела на кухне, болтая ногами. Та самая, которую он увидел, глядя в окно чужого дома.

Он дошёл до перекрестка — двигаться дальше было опасно. Дождался, когда подросток и собака скрылись в воротах незнакомого большого дома. И мгновенно, прячась, шагнул за ствол большого тополя: девочка бежала в его сторону и могла его заметить. Впрочем, нет: в такой темноте, на краю которой лишь слабо мерцал одинокий фонарь, заметить Ка было невозможно. Он сам был похож на дерево или на фонарный столб.