Собачье дело: Повесть и рассказы - [17]

Бывший газетчик из города Ч. нашел в Америке работу по специальности: он подметает газеты во дворе типографии…

Или можно так:

Компания «Джорнал», наконец, счастлива. Она нашла для роли мусорщика опытного журналиста. Им оказался бывший работник газеты, а ныне мусорщик Миша…

Об этом всем думал Миша, бегая по двору с пластиковым черным мешком, на бегу мысленно сочиняя про себя фельетон, который мог бы украсить подвал газеты города Ч., где (в газете, не в подвале) когда-то служил сам Миша. Получалось очень убедительно.

А ветер, как назло, усиливался и придавал газетам еще большую ловкость и изворотливость. Пустой черный мешок от ветра раздувался и Мишино воображение позволяло представить его большим черным шаром. В моменты особого разгула ветра он и был немного похож на шар. Во всяком случае, когда Миша подобрал в кулак ту часть мешка, через которую туда попадали газеты и другой мусор, мешок стал увеличиваться на Мишиных глазах, раздуваться и стал настоящим шаром. И не известно, было ли так на самом деле или же это опять воображение героя (легче, конечно, все списать на воображение, потому что обязательно по-сыпятся вопросы: что да как…), но шар, знаете, взлетел. Причем довольно-таки высоко; и медленно, но целеустремленно полетел через всю Америку с запада на восток и дальше, проделав точно такой географический путь, какой совершил не так давно сам Миша, но только в обратном направлении. Таким образом, шар оказался в городе Ч. Похоже, что город Ч. был конечным пунктом полета шара, потому что достигнув его, он позволил себе расслабиться и стал просто качаться в небе.

А внизу, в переулке, который кончается тупиком и никуда, абсолютно никуда не выходит, стоял длинный одноэтажный дом. Одним своим боком дом упирался в сад, принадлежавший всем жильцам этого дома, и сейчас, когда в одной из квартир праздновали день рождения, в сад из квартиры все время выходили пары или по одному. Здесь, в саду, кстати, был деревянный стол и две скамейки с занозами, и здесь тоже можно было хорошо выпить и посидеть. Но сегодня в этом не было никакой необходимости, так как был день рождения и сидели за большим полированным столом в комнате около рояля, пили дорогую водку и ели фаршированную рыбу, приготовленную не женой, а мамой именинника. Играла музыка, пришедшая из тех краев, где Миша собирал газеты во дворе типографии.

Около старой яблони, тесно прижавшись к ней спиной, стояла красивая молодая женщина. С ней стоял молодой человек, вернее, молодым его можно было бы назвать, если бы он возглавлял небольшое промышленное предприятие («У нас директор молодой», — говорили бы сотрудники). И именно этот директор — а может вовсе он и не директор — прижимал сейчас к дереву молодую красивую женщину. Возможно, женщина эта была не такая уж красивая, но такой она рисовалась в воспоминаниях Миши, когда к этому дереву прижимал ее он, а не молодой директор (почему директор?).

Одна рука молодого директора была на плече девушки, а другой он шарил под ее одеждой, как будто искал что-то в темной комнате. Его лицо от ее лица находилось на расстоянии чуть большем, чем расстояние поцелуя и винные и водочные пары, которые вдыхали оба, смешивались и вступали друг с другом в химические реакции. На ее глазах были слезы — они выступали всегда, когда она немного выпивала. А, может, она выпивала всегда, чтобы как-то оправдать эти никому не нужные слезы.

— Слушай, — сказал он, — почему ты плачешь?

— Я выпила, — ответила она, — я выпила, и потому плачу.

— Ты меня любишь? — спросил он.

— Я тебя люблю, — ответила она.

— А почему ты не спрашиваешь меня, или я тебя люблю? — спросил он.

— Ты меня любишь? — спросила она.

— Не нравится мне это, — вдруг резко сказал он, — не нравится мне все это, — и перестал шарить под ее одеждой, как будто отчаялся найти в темной комнате то, что искал.

— Что, что не нравится? — спросила она.

— Ну хотя бы то, что ты плачешь, — сказал он.

— Я выпила, — сказала она, — я выпила, а потому плачу, — и на ее глазах появилась новая пара слез.

— И еще мне не нравится, — продолжал он, — эта компания, в которую ты меня привела, этот очкастый именинник и все его окружение, это ехидство, сплетни, пьянство, постоянные хохмочки по отношению ко всему, намеки, взгляды, издевательства, презрение к чужим. И самое противное то, что нормальный человек должен сидеть, набрав в рот говна, а они умирают от восторга…

— Это мои друзья, — сказала она, — мы вместе учились. У нас много общего.

— Я знаю, что у вас общего: общие воспоминания об их общем любимце. Не по нем ли ты плачешь?

— Я выпила, — сказала она, — я выпила и потому я плачу… (Мне кажется, что она уже это говорила, но просто тот, несмотря на то что директор, оказался непонятливым).

— Но он бросил тебя. Он бросил тебя и уехал, и предал… и предал, и бросил, и бросил, и уехал…

— Слышь, ты, не твое собачье дело, — вмешался тут Миша, закидывая газету уже в другой черный мешок, но они его не услышали, так как между Мишей и этим деревом было 12 тысяч километров, огромный Атлантический океан и, что немаловажно, та непреодолимая пропасть, которая разделяет две противоборствующие непримиримые социальные системы.