Собачье дело: Повесть и рассказы - [12]

Я пошел за ней в комнату и увидел страшный погром. Оказывается, ночью вошли два жлоба-сержанта и забрали маленького Зада, размаху которого мог позавидовать всякий Наполеон.

— У него доброе сердце… Он всем помогал. Он бы и вам помог, — продолжала причитать жена. — Ой! На вас просто лица нет! Вы, наверное, три дня не ели. Идемте, я вас накормлю.

Мы вошли в комнату, в которой все было разбросано после обыска, и сели за стол. Зац налила мне полную тарелку куриного бульона с лапшой.

— Ешьте, — сказала она. — О! Я хочу вам что-то рассказать о бульоне, который вы едите. Сегодня я зарезала курицу, которая у нас очень долго жила. Муж ее очень любил. Но теперь я подумала: курица старая и скоро подохнет. Лучше я ее сварю. А когда я ее резала, то нашла вот это.

Жена Заца протянула мне золотое яйцо. Оно было маленькое, еще недозревшее. Это было последнее яйцо, которое Ряба так и не снесла…

Рыжий замолчал, наконец-то отпустил руку молодого сотрудника, встал со скамейки и медленно пошел по аллее. Желтый лист оторвался от дерева и полетел вниз к земле. Молодой сотрудник подумал, что, наверное, этому человеку пришлось много пережить, пока он не тронулся, но вмешиваться в его жизнь не стал. Это была не его забота. Молодой сотрудник отвернулся и не заметил, как из штанины рыжего человека выпало небольшое золотое яйцо. Наверное, у него были дырявые карманы…

Глава 12

— Опаздываешь, Вася, я тебя уже полчаса жду. Ну, заходи.

Вася вошел в квартиру, поставил на пол чемодан и сам сел рядом на стул.

— Как дела? Что слышно?

— Пропустили сегодня девять семей. Все как на подбор: солидные люди. Один только никудышный попался. В ящике одно старое барахло. Профессор.

— А что обо мне говорят?

— Да вот, говорят, что вы неподкупный; с таможенниками еще можно договориться, а с их начальством — никак, не подступись! Рассказывают, что вы двоих, которые вам взятки давали, в тюрьме сгноили.

— Правильно говорят. Дело говорят.

— А еще говорят, что вы строгий, но справедливый. И не антисемит.

— Это уже интересно, — улыбнулся Иван Петрович. — Это уже что-то новое. А как, вообще, едут евреи еще?

— Едут, Иван Петрович, и я думаю, лет пять еще ехать будут.

— Ну, пять лет нам не надо. Годик-два, и хватит. Тогда можно и на пенсию выходить.

— Я вот думаю, как-то утром встану, а таможня пустая, ни одного еврея. Все уехали. Как жить тогда будем?

— А ты думай поменьше, Вася, тебе это не надо. Не твое это дело, думать. Ну, показывай, что принес?

— Чемодан вот, — сказал Вася, — сейчас открою.

— Что, чемоданами начали грабить лиц еврейской национальности? Разогнать бы вас всех и поставить честных. А то зажрались тут…

— Да мы же все вас уважаем, Иван Петрович, мы к вам всей душой. И домой приносим, и на дачу привезем.

— Гнать вас надо! Всех за решетку!

— Да что вы, товарищ начальник! Куда же я пойду? Не на завод же!

— Ну ладно, я пошутил. Открывай чемодан!

Таможенник открыл чемодан и стал перебирать вещи.

— Этот серебряный портсигар, он в ящике прямо сверху лежал. Для меня приготовили, чтоб я сервиз случайно не уронил. А что, мне не жалко. Положил я сервиз на место. А у другого такого портсигара не было. Так я взял его люстру и говорю: «Ой, какая красивая у вас люстра!», и уронил. «Извините, — говорю, — я нечаянно». Ну, муж в инфаркте, а жена плачет, осколки собирает.

— Правильно, Вася, — сказал Иван Петрович, — не надо было им жадничать!

— Портсигар вам.

— У меня уже сто таких. Оставь себе — подаришь дворнику, чтоб лучше подметал возле дома. Ну, что там еще?

— Деньги. Пятьсот рублей. Двести пятьдесят вам, двести пятьдесят мне.

— Триста.

— Да что вы! Мне и двести пятьдесят хватит.

— Нет, мне триста, Вася, мне триста.

— Как было-то, Иван Петрович. Подхожу я к четырем евреям и говорю: с вас по сто рублей на папиросы. Трое понимают, деньги дают, а четвертый протягивает папиросу. Я ему, конечно, ничего не сказал. Папиросу взял, закурил. А когда его ящики забивали, я ему прямо в пианино несколько гвоздей вбил.

— Правильно, Вася, в следующий раз не будет жадничать. А это что, Вася, такое, черное в крапинку?

— Это лифчик. Я его на память взял. С этим лифчиком такой смех был! Проверял я одного старика, и нахожу у него эту штуку. «Что это, — говорю, — такое?» «Это, — отвечает он, — бюстгалтер». Я, конечно, ржу. «Зачем, — говорю, — тебе дед бюстгалтер?» А он говорит: «Я его дочери в подарок везу». А я говорю: «Давай мы его Феде подарим, грузчику нашему». Тут Федя, а вы знаете, какой он у нас жирный, снимает рубаху и начинает мерять этот лифчик на свои груди…

— Федя… лифчик… — Иван Петрович начал смеяться.

— На груди он ему, конечно, не подходит. Тогда Федя снимает штаны и начинает этот лифчик на задницу мерять. Старик стоит, чуть не плачет, лицо сморщилось, как чернослив. А мы с Федей умираем от смеха!

Иван Петрович побагровел и стал сползать с кресла.

— Вася замолчи… Не могу…

— Так это же еще не все, Иван Петрович! Федя, как увидел, что лифчик ему ни на что не налазит, пробует его себе на яйца. И представляете, тютелька в тютельку, как на него сшито!

Иван Петрович начал захлебываться от смеха, икать и кататься по персидскому ковру, который не пропускают на таможне.