Со звездой на ниточке - [31]

— Может быть, — признался Этто, — хотя мне все же было бы спокойнее, если бы я знал, что вы связаны моральным законом. У нас на Земле был один философ, который так высоко ценил моральные законы, что признавал поступки моральными только тогда, когда они происходили исключительно из уважения к этим законам, и при этом отрицал мораль в поступках, сделанных из одних лишь душевных побуждений. А ведь этот философ был гением. Однако, — добавил Этто, — против этого философа-гения сразу выступил гений-поэт и объяснил, что, если действовать по влечению души — это не морально, то нам ничего не останется, кроме как презирать своих друзей. Ведь только тогда мы сможем делать им добро не по склонности, а единственно подчиняясь долгу. Поэт хотел этим высмеять мнение философа о том, что склонность и мораль исключают друг друга.

— Этим, — возразила женщина, — поэт только показал свое неумение рассуждать. По своей природе склонность и мораль вещи взаимоисключающие, хотя философ поставил их отношения с ног на голову, потому что в действительности склонность выше долга. Там, где недостает склонности и нельзя на нее положиться, можно впасть в ошибку и поставить долг выше склонности.

— Таким образом, — уточнил Этто, — вы расцениваете долг только как заменитель при отсутствии склонности?

— Так и есть, — подтвердила женщина. — Коль скоро люди поступают правильно по своей склонности, принуждать их к этому через моральные законы было бы не только лишним, но и оскорбительным. Однако вместе с моральными законами мы оставили позади последнее проявление уравниловки. Эти законы, если они не хотят выглядеть, как произвол, должны иметь для всех одинаковую силу, а это означает, что всякий подвергается им в равной мере.

— Как видим, — признал Этто, — по ценности для человека склонность на самом деле намного выше долга. Остается только вопрос: на какие внутренние критерии опирается склонность? Без такого критерия у нас ничего, кроме произвола, не вышло бы.

— Склонность, — объяснила женщина, — противоположна долгу, который навязан нам снаружи, она — выражение нашей сути, а существеннейшее качество живущих здесь людей — надежность. Это критерий, присущий всем склонностям. Здесь вы можете положиться на любого, как на самого себя. Например, я могла бы пойти к совершенно чужому человеку посреди ночи, разбудить его и попросить сделать для меня какую-нибудь хлопотную работу; он занялся бы ею немедленно.

— Не спросив, не подождет ли работа до утра?

— Не спросив, потому что и он тоже полагается на меня. Поэтому он оставляет за мной право решать, нужна ли мне вообще его помощь, и в каком виде. Там, где никто не собирается эксплуатировать или обманывать другого, никто не пытается от этого защищаться.

— Надежность — это хорошо, — согласился Этто.

— Мы без нее не представляем себе жизни, — сказала женщина. — Если вы над этим поразмыслите, вы обнаружите, что все разногласия в отношениях между людьми в конечном итоге сводятся к недостатку надежности. Надежность — корень всему, остальное основано на ней, например, готовность помочь, внимательность, сочувствие, честность, аккуратность, добросовестность, порядочность и тому подобное. Прежде всего, надежность дает людям ценить друг друга, что устраняет завышенную оценку посторонних вещей. С ней отношения между людьми обретают подлинное богатство и становятся основным содержанием жизни. Людям есть что сказать друг другу, и им не нужны никакие поверхностные, искусственные средства общения. Однажды превратившись в основу отношений между людьми, надежность поднимает их социальную природу до природы коллективной. Но исток надежности не в моральном долге, а в склонности.

— Устрою проверку ваших слов, — сказал Этто, — прямо завтра с утра выйду на дорогу и проверю на надежность первого встречного. Однако хотел бы уже сегодня узнать еще одну вещь, а именно — как это выходит, что вы рассуждаете о подобных материях, словно ученый. Я бы в вас такого умения не заподозрил.

— Мы тут, в наших краях, ходим в школу всю жизнь, — объяснила женщина, — и таким образом у каждого развивается умение правильно обращаться с теоретическими вопросами.

— А когда же вы работаете, если всю жизнь ходите в школу?

— Тоже всю жизнь.

— То есть — уже детьми?

— Да.

— Но ведь не наравне со взрослыми?

— Мы работаем по три — четыре часа через день, а в промежуточные дни столько же часов занятий в школе; это касается и взрослых, и детей.

— А чему учат в школе?

— У нас всего три предмета, — сообщила женщина, — это искусство жизни, логика и воображение.

— А куда, — воскликнул Этто, — девались математика, физика, грамматика и тому подобное? Ведь без этого же на вашей звезде обойтись невозможно!

Женщина улыбнулась.

— Конечно, нам нужны разные специальные знания, но их не преподают самих по себе, просто на их материале учат логическому мышлению и развивают воображение; а на занятиях по искусству жизни специальные знания обсуждаются с точки зрения их значения для человека, равно как искусство, физические упражнения, любовь. Таким образом, все специальные области представлены под тремя углами зрения, но не сами по себе, а обязательно с целью развития человека, и так на протяжение всей его жизни.