Со всей любовью - [8]

Обстоятельства дела. Ну, мы здесь примерно полтора месяца. И за это время Пирс, к своей радости, обнаружил, что, будучи лишь временным главой дипломатической миссии, он может увертываться практически от всех официальных функций посла. Он называет это «проделывать веронику», что на жаргоне арены, видимо, означает увернуться от бычьего рога: он демонстрирует его у нас в спальне, размахивая перед собой красным банным полотенцем, а затем выскальзывая из-за него – зрелище не всегда очень приятное. «Очень ловко, – говорю я, – но мне это, очевидно, не подходит».

И правда так. Он, возможно, и излишен, но я – нет. Абсолютно. Госпожа поверенная в делах пользуется жутким спросом по всему социальному спектру. Теперь я поняла, каково быть принцессой Ди, и отрабатываю перед зеркалом взгляд лани и застенчивую улыбку. Испытала их на Пирсе, который тут же спросил, не вызвал ли у меня омар, которого мы ели на обед, очередного несварения желудка. Однако королевское рукопожатие у меня получается безупречно, хотя мне следует помнить о том, чтобы при этом не держать в другой руке бокал с вином.

Ну а теперь о благотворительности. Позавчера мы обедали у министра внутренних дел. Памятуя об Афинах, Пирс меня тщательно проинструктировал. Министр очень важная особа («Господи, Пирс, у меня от зевоты челюсти сводит».), получил великолепное образование на трех континентах, президент банка, если не двух, и нагружен титулами, наприобрести которые умудрилась только испанская аристократия. Хавьер, маркиз де Трухильо и Толедо – сильно сокращенный вариант, насколько я поняла, в дружеском кругу известный как дон Хавьер. «А как его называть мне? Хавви?» Пирс меня проигнорировал. Общество будет самое утонченное, заверил он меня (Господи, до чего же скучным способен быть мой муж!). «Вырез или без?» – спросила я. Он вновь меня проигнорировал.

Утонченное? Как бы не так. Тяжелейшее. Люстры. Набриллиантиненные лакеи. Серебряные подносы. Все брякают орденами и медалями. Пирс надел что-то вроде шарфа через плечо, и впечатление было такое, будто в него вшили патроны. Из большинства присутствующих сыпался песок, а общим знаменателем шести языков оказались права на прибрежное рыболовство. Моим соседом за столом был посол из Швейцарии, где нет ни единого моря, так что он хранил полное молчание. С тем же успехом я могла быть солонкой. Вскоре Пирс заметил, что я созреваю для одного из лучших моих моментов, и начал посылать мне убийственные взгляды. Так что никаких еврейских анекдотов, ни даже упоминания о высокогорном блудодействии нашего покойного посла. Я была абсолютной паинькой. Видимо, я учусь.

Вот только – Пирса на – я выбрала глубокий вырез – мое ярко-зеленое, о-очень облегающее. В качестве первой леди я решила показать преданность флагу («и еще черт-те сколько другого», – угрюмо бурчал Пирс, когда мы сели в машину). Ну, вознаграждена я была ощутимо: меня пощупал марокканский первый секретарь, от которого разило послебритвенным лосьоном: он до того возбудился, что пощупал и Пирса, а мой муж стоически это игнорировал благодаря воспитанию в аристократической школе для мальчиков.

Однако истинным вознаграждением стал дон Хавьер, маркиз де Всего и Всюду. Абсолютная прелесть. Культурен до запонок. «А чем занимаетесь вы?» – осведомился он, когда мы пили кофе. (Черт, был уже час ночи по меньшей мере! Этот мне испанский суточный режим!) «Главным образом пью чай с женами дипломатов», – ответила я. «А это, – он доверительно наклонился через свою чашку, – бывает весьма неплодотворным занятием. Моя жена отказывается участвовать в подобном. И живет в деревне. Вам необходимо с ней познакомиться. Она вам понравится, я знаю».

Ну, ветеранша вроде меня сразу улавливает, что приглашение нанести визит жене министра означает, что он навряд ли пригласит меня нанести визит его постели. И я не ошиблась. У дона Хавьера были на меня совсем другие виды – а именно, сделать из меня сборщицу пожертвований. На что? Ни за что не отгадаешь. Звучит более чем невероятно, а особенно мое участие, но дон Хавьер объяснил, что любимая его мечта – создать Музей испанских конкистадоров в провинции Эстермадура, откуда были родом почти все великие conquistadores. У него уже набралась целая коллекция будущих экспонатов, есть и подходящее здание – по-видимому, заброшенный монастырь – в городке Трухильо (тут я вспомнила, что название это входит в титул маркиза, так что ему, наверное, принадлежит там все). Выходцем из Трухильо был Писарро, завоеватель Перу, продолжал Хавьер (а Перу ему тоже принадлежит? – прикинула я). Возглавляет сбор пожертвований его собственная дорогая жена. «Она много лет занимается подобной деятельностью. С поразительным успехом. Не соглашусь ли я помочь?» Лондонский Музей Виктории и Альберта уже дал согласие на устройство выставки. Необходима широчайшая реклама, и вот тут-то мое участие было бы бесценным. Такая дама, как я, с таким высоким положением и столь любезная, патронесса столь знаменательного события и т. д. и т. д. Изъяснялся он именно такими фразами – тонкая лесть Старого Света. «Если вы украсите его своим участием, люди будут одалживать или даже дарить для экспозиции драгоценные реликвии. Ну и деньги, разумеется. В наши дни нам приходится бывать порой вульгарными».