Со спичкой вокруг солнца - [25]

— Государство свой долг перед бабушкой выполняет. А вы живете в новой трехкомнатной квартире, а бабушку даже не прописали.

— Напрасно попрекаете меня тремя комнатами. Я СЭНСЭ, мне, как ученому, положена дополнительная жилплощадь.

— Понятно. А бабушка не СЭНСЭ, пусть остается жить в дворницкой.

— Временно. По решению Моссовета жители подвалов и полуподвалов дома № 12/14 в ближайшее время будут переселены в верхние этажи. Я узнавал в домоуправлении, бабушка Груша получает комнату в Давыдкове и будет жить в малонаселенной квартире подселенкой.

— Бабушка Груша не хочет жить подселенкой в чужой семье. Она согласна жить в углу за шкафом, на кухне, но только со своими, своим внуком и своей правнучкой Верой.

— Не понимаю, что люди находят хорошего в совместной жизни со своими родственниками. Ну что у нас общего с бабушкой? Я математик, бабушка бывший дворник. Интересы, круг знакомых у нас разные.

— Эх вы, холодная душа! Вашей дочке Верочке пять лет, а она понимает, почему бабушка тянется к своей семье. В канун того дня, когда вы вызвали неотложку, чтобы отправить бабушку в больницу, дочка Верочка задала бабушке такой вопрос:

«Бабушка-прабабушка, когда ты была маленькой, у тебя был телевизор?»

«Нет, не было».

«Бедная бабушка-прабабушка! Кто же говорил тебе «спокойной ночи, малыши», когда ты ложилась спать?»

— Смешной разговор, — сказал старший научный сотрудник.

— Скорей печальный. Ваша бабушка не слышала ласковых слов ни когда была маленькой, ни когда стала старенькой. А ласковое слово и кошке приятно.

— Понял, все понял! Будет бабушка Груша слушать ласковые слова не раз, а два раза в день. Вечером «спокойной ночи», спозаранок «доброе утро». Так и быть, потрачусь, куплю старушке телевизор, как хотите вы,

Я не хотел, чтобы СЭНСЭ тратился, покупал телевизор. Я хотел другое, рассказать читателям о стыдном разговоре, который старший научный работник вел с корреспондентом. Но прежде чем обмакнуть перо в чернила, корреспондент сделал еще одну попытку добраться до совести внука и сказал:

— Заберите бабушку из больницы. Она полгода не была дома, скучает.

— Как только бабушке выпишут ордер в Давыдково, я тотчас заберу ее из больницы, помогу переехать на новую квартиру.

— Не ждите Давыдково, перевозите ее к себе. Бабушка поможем вам воспитывать дочку Верочку.

— Я современный человек, научный работник и хочу, чтобы моя дочь получила современное воспитание. С трех лет Верочка должна учить языки: французский, английский. А бабушка Груша не знает ни того, ни другого. Мы с женой решили отдать Верочку на воспитание в иногруппу, которую ведет в нашем дворе вдова одного профессора. А деньги за два языка нужно платить не маленькие, тридцать рублей в месяц.

Разговаривать с кандидатом наук было больше не о чем. Однако, прежде чем сесть за фельетон, я позвонил в районную больницу узнать, нет ли каких новостей на старую, избитую тему «Отцы и дети».

— «Отцы и сукины дети», — уточнила старую тему доктор Харлампиева и сообщила свежие цифры: в травматологическом отделении в день нашего разговора находилось уже не пять, а шесть брошенных бабушек, в хирургическом тоже шесть, в терапевтическом — восемь. Двадцать брошенных старушек на большой, густонаселенный район города — как будто не так много. В среднем одна брошенная бабушка на пятьдесят тысяч семей. Но свинство и подлость нельзя простить человеку, даже если одна брошенная им бабушка или матушка приходилась бы не на пятьдесят тысяч, а не пятьдесят миллионов семей.

Вечером я пошел в институт, поговорить с работниками кафедры математики об их коллеге Анатолии Сергеевиче Семишникове. Вот что сказали коллеги:

— Семишников один из наиболее эрудированных сотрудников кафедры. Он в курсе всего самого нового, передового. Следит за книжными новинками, читает иножурналы на четырех языках — французском, английском, польском, чешском.

В конце разговора коллеги спросили:

— Газета печатает фельетон, чтобы снять СЭНСЭ с работы?

— Господи, почему? Пусть СЭНСЭ работает, продолжает оставаться в курсе самого нового, передового. Пусть читает иностранные журналы не на четырех, а на четырнадцати языках. Пусть только не забывает о своем долге перед старшими членами семьи, которые кормили, растили его и, хотя сами не знали ни одного иноязыка, споспешествовали ему, неблагодарному, изучить целых четыре: французский, английский, польский, чешский.

1971

ВИКТОРИЯ ТЕТИ ВИКИ

С Леонидом Барахвостовым произошла метаморфоза. На Оке и Клязьме весенний клев. Дворец спорта в Лужниках вывешивает афишу на пять последних матчей хоккейного сезона, а заядлый рыболов и болельщик внезапно перестает ходить на стадион, перестает ездить на рыбалку.

Звоню Барахвостову, спрашиваю:

— Что случилось? Может, заболел?

— Здоровье в порядке. Замучила зубрежка. Готовлюсь к сдаче экзамена на аттестат зрелости.

Какая зубрежка? Какой аттестат зрелости? Леонид Барахвостов — заместитель главного инженера столичного завода. Ему не семнадцать, а сорок семь. Семнадцать исполнилось его дочери Свете. Это ей нужно сдавать экзамен на аттестат зрелости. Но у Светы Барахвостовой цейтнот. Десятиклассница, по всей видимости, не успевает подготовиться к сдаче экзаменов по английскому. Посему папа Барахвостов, вместо того чтобы сидеть на трибуне стадиона, сидит в душной комнате за письменным столом в окружении английских учебников и справочников. Но папе трудно разобраться в этих справочниках, так как двадцать лет назад, будучи студентом машиностроительного института, папа сделал ошибку. Вместо того чтобы изучать английский, он выучил немецкий. Именно поэтому папа вынужден был в последний момент вспомнить про святое семейство болельщиков и выбросить клич: