Анна Николаевна жила на окраине Москвы.
Как его поразила её более чем скромная обстановка в двух комнатах, которые она имела при школе!
— Вы так играете… Если бы вы захотели, я мог бы вам достать дорогие уроки…
— Знаю, — перебила она холодно. — Но я люблю моё дело.
Для него всё это было ново и дико. Он сам получал на частных уроках по пяти рублей за полчаса, но считал, что этого мало для него, и завидовал профессорам постарше.
Они никогда почти не говорили. Наскоро напившись чаю, оба они спешили к роялю и играли весь вечер. Тогда души их сливались в чудный аккорд. Они переживали молча вдвоём минуты восторга и забвения. Он уезжал, благодарный и растроганный, а она падала лицом в подушки и плакала от счастья…
В жизни Васильева женщине было уделено слишком мало места. Скрипка, творчество, честолюбие заменяли ему любовь и поэзию. Но страсть Анны Николаевны захватила и его холодную душу. О такой именно любви, исключительной и беззаветной, он мечтал давно, как другие мечтают о повышении, о выигрыше двухсот тысяч… Пусть она нехорошенькая, эта девушка, и не первой молодости! Она ему нужна. Такая женщина — он знал — любит в жизни только раз. Она оценит счастье, улыбнувшееся ей так поздно. Разочарования, охлаждения, вообще критики к себе, он не простит… Нет! И в дружбе и в любви ему надо быть первым, стоять на пьедестале… Не потому ли до сих пор он не имел друзей и никому не внушил искренней страсти?
И ему в Анне Николаевне многое было антипатично. Она не отвечала его идеалу безответной и хозяйственной подруги. Но он верил в силу своего влияния и давно надумал сделать предложение.
Он привозил ей даровые билеты на все концерты, где играл. С эстрады в толпе он её одну искал глазами. Она вдруг догадалась и замерла от счастья… Неужели любовь?.. Неужели?
Она прожила как во сне целый месяц…
Он намекнул ей как-то, что холостая жизнь ему надоела. Анна Николаевна испугалась. Она попробовала стряхнуть с себя чары, приглядеться внимательно и к нему и к себе. Разве она его знала? Чего он от неё потребует?.. Но оттолкнуть его — значило потерять. Он не простит оскорбления… Анна Николаевна сказалась больной и избегала его две недели, стараясь овладеть своею страстью. Она боялась встречи. Васильев всё это понял, в её болезнь не поверил и рассчитал, что когда он приедет, наконец, она встретит его разбитая, покорная, как победителя. Сам он ничего не боялся. Его выбор не мог быть плохим.
Хмель, бросившийся ему в голову от выпитой рюмки, после целого дня усталости; переход от этой прекрасной, синей, но очень холодной всё-таки ночи к уютной, тёплой комнате; раздражающий запах закусок — все эти предусмотренные мелочи разнежили Васильева. Теплота разливалась по его жилам, и самая душа словно отогревалась. И в ту минуту, когда у девушки голова кружилась от счастья, он глядел на неё и, снисходительно улыбаясь, думал: «А, ведь, она очень и очень недурна»…
Кухарка Федосья нарушила очарование.
— Осетрину сейчас подавать, что ли?
Анна Николаевна очнулась.
— Да, конечно… Несите скорей…
И подвинула к Васильеву блюдо с котлетами.
— Кушайте, Николай Модестович, пока горячи…
Он начал есть с завидным аппетитом как уставший и проголодавшийся человек.
— Ну, что у вас новенького? — полюбопытствовал он, начиная вторую котлету.
— Ах! Есть новенькое… И очень даже хорошее. К нам назначена женщина-врач. Нынче была у нас.
— Поздравляю! — усмехнулся Васильев. — Ну, и вы счастливы, конечно?
— Н-нет… Я, видите ли, совсем другого ждала. Хотя… и это хорошо, что врач при школе есть.
— В чём же дело?
— Я думала, что у нас хоть небольшая, да своя аптечка будет. Потому что вы знаете средства этих девочек? Доктор пропишет капли или порошки на тридцать-сорок копеек. А откуда она возьмёт эти деньги? Или вот малокровным железо велит принимать, молоко… «Надо, — говорит, — мяса есть побольше»… Я тут стояла рядом; не могу смолчать. «У них мяса в двунадесятые праздники не всегда найдётся», — говорю. «Она месяца три, — говорю, — в школу не ходила, потому что башмаки износила, а на другие денег не было»… Хорошо я догадалась, наконец, и купила на свои…
— Что ж она?
— Ну что же… Только плечами пожимает… Что ж она сама тут может? Ей вменили в обязанность следить за гигиеническими условиями школы. Это раз-то в неделю!.. Вне школы деятельность её кончается. А если на дому заболеет девочка? Тогда что? Наконец, это прекрасно — предупреждать развитие хронических болезней. А если они уже развились? Вот золотушной нынче рыбий жир прописала. Ведь, это насмешка. Вы знаете, чего он стоит!
— Я же вам говорил: у нас всегда так, вполовину делается. Одна отчётность и формалистика… Ваше здоровье!.. Вы позволите?
— Да, но, ведь, я и не рассчитываю, что на этом остановятся. Будем хлопотать об аптечке. Да и вообще надо взглянуть шире на этот вопрос народной гигиены… Из двадцати четырёх часов — шесть только дети проводят в школе. Где же тут смысл ограничивать деятельность врача школой? Нет, знаете ли, пока не оздоровят помещений, где теснится эта беднота, пока у детей хорошего питания не будет, вся эта школьная гигиена одними милыми словами останется.
