Снова три мушкетера - [14]

Вскоре темный силуэт фламандца вырисовался в зыбком свете луны, чуть усиливаемом несколькими фонарями, вывешенными в качестве бортовых и кормовых огней. Капитан стоял на мостике. Этот суровый фламандец, видимо, знал свое дело. Корабль вышел в открытое море, лег в дрейф, а затем такелаж был приведен в нарочитый беспорядок. На палубе появились бочонки и ящики, и судно приняло такой вид, как если бы оно действительно жестоко пострадало во время шторма.

Впрочем, по понятиям наших пассажиров — д'Артаньяна, а также гг. Планше и Гримо, чувствовавших себя на суше значительно увереннее, чем на зыбких волнах осеннего Бискайского залива, — штормило действительно изрядно. К счастью, пока их миновали приступы морской болезни.

Однако в намерения капитана и не входило продолжительное плавание в бурных водах Бискайского залива. Искусно лавируя, он заставил фелуку, приобретшую весьма потрепанный вид, вернуться к берегам острова Ре, приближаясь с северо-запада.

Слева по борту показались огни и очертания кораблей флота его величества короля Франции, блокирующих Ларошельскую гавань. С ближайшего из них было произведено несколько выстрелов, которые, конечно, не имели никакого результата в темноте и при сильном волнении. Впрочем, нельзя было исключать и возможности того, что командиры кораблей получили приказ воздержаться от излишне меткой стрельбы именно этой осенней ветреной ночью.

Фелука вошла в гавань и с треском ударилась о каменный мол. В кромешной темноте их прибытие в Ла-Рошель казалось еще более шумным, чем было в действительности. Один из матросов вывихнул руку во время неудачного падения, однако д'Артаньян остался цел и невредим, так как, по совету капитана, предусмотрительно заперся в своей каюте и улегся в койку.

Ночь озарилась красными отсветами факелов. На причале послышались грубоватые голоса стражников:

— Кто вы такие? Откуда вы взялись, черт побери! Что за судно?!

На борту затопали солдатские ботфорты. Матросы экипажа молчаливо сгрудились на палубе. Выбрался из своего укрытия и д'Артаньян.

Послышалась неторопливая речь капитана. Он, сильно коверкая слова, отвечал командиру береговой стражи.

— Что на борту? — отрывисто спросил офицер.

— Мы рыбаки, сударь. Рыба, чему же еще быть на борту, но улов незначительный из-за погоды.

— Осмотреть корабль, — распорядился офицер.

При этом от д'Артаньяна не укрылось то оживленное выражение, которое появилось при слове «рыба» на лицах стражников. Голодный блеск в глазах ларошельцев вполне красноречиво свидетельствовал о незавидном положении осажденных.

— Кто это? На борту есть пассажиры? — так же отрывисто спросил офицер, заметив д'Артаньяна, выступившего из тени.

— Да, сударь. В Портсмуте мы взяли на борт одного гасконского дворянина со своим слугой. Я подрядился доставить его в Биарриц, — был ответ капитана.

Гримо же в это время стоял за спиной фламандца, сжимая в руке кинжал.

— Эй, кто-нибудь, свет сюда! — приказал офицер. — Это вы и есть тот самый гасконский дворянин, сударь?

— Да, господин офицер, это я и есть, — ответил д'Артаньян с легким поклоном.

— В таком случае не назовете ли вы свое имя, шевалье?

— Меня зовут Шарль де Кастельмор, сударь.

— Вы должны понимать, господин де Кастельмор, что идет война, как вы видите, поэтому никакие меры предосторожности не кажутся нам излишними. Я надеюсь, что вы не станете возражать, если я провожу вас к коменданту города и он задаст вам несколько вопросов.

— Я наслышан о тяготах осады, шевалье. Мне пришлось о ней узнать много всяких разноречивых слухов во время моего пребывания в Англии, так что я ничего не имею против вашего предложения. Скажу больше, — продолжал д'Артаньян, — не далее чем час назад я сам имел повод убедиться в том, что идет война, — нас обстреляли королевские корабли.

— В таком случае позвольте проводить вас, сударь, — произнес офицер вежливым, но твердым тоном, слегка посторонившись, чтобы пропустить д'Артаньяна вперед. — Вам тоже придется отправиться с нами, капитан, добавил он, делая знак сопровождавшим его солдатам с факелами в руках.

Шагая по гулким, пустынным улицам ночной Ла-Рошели, продуваемым сырым ветром с Атлантического океана, под бдительным оком сопровождавшего конвоя, д'Артаньян в сотый раз задавал себе один и тот же мучивший его вопрос: мог ли он каким-либо образом уклониться от выполнения приказа его высокопреосвященства?

Чувствуя, что остатки приятного возбуждения, вызванного совокупным действием рейнского и забавной беседы с помощником капитана, улетучиваются с быстротой скаковой лошади, д'Артаньян утешал себя тем, что является офицером сражающейся армии, а следовательно, обязан был исполнить любой приказ его высокопреосвященства. Вспомнив слова Атоса, д'Артаньян попытался представить себе подлинную подоплеку приказа Ришелье и, поразмыслив над этим вопросом, пришел к выводу, что в настоящее время делать этого не следует.

Они миновали пустынную площадь с возвышавшейся посреди нее виселицей, на которой покачивались на ветру тела трех-четырех смутьянов или лазутчиков. Зрелище было не из самых веселых, и наш мушкетер непроизвольно вздрогнул, проходя мимо. Ему показалось, что шагающий рядом офицер приблизил факел к его лицу и внимательно посмотрел на него, как бы желая угадать эффект, произведенный на д'Артаньяна зрелищем повешенных. Гасконец нахмурился и решил, что больше ни разу не обнаружит ни малейшего признака мимолетной слабости.