- О да, он был очень благородный. За это нельзя его было не любить. Но иногда бывал и странным, желчным, мог рассказать о человеке вещи несправедливые, нелестные. И глубоко страдал, когда подобным же образом говорилось о нем. Ведь когда он принял предложение посетить советское посольство в Париже, эмиграция буквально затравила его: боялись, что он уедет в Россию, как уже уехали Цветаева, Толстой, Куприн. Он в душе был готов к отъезду, я глубоко в этом убеждена...
Иной читатель, возможно, про себя заметит - все ли равнения да сравнения тут правомерны? Да, но только равняли-то мы не имена, а, скорее, времена и судьбы. Ведь после тех, кто назван выше, добрых полвека к нам не возвращались... Совсем. Никто. И вот, грустно сказать, первая ласточка... Сорваться - в таком возрасте! - пусть и с неуютного, но насиженного гнезда, выбрать безвестность, на что не отваживались и более молодые, поверить, что еще нужна родине и собственным литературным даром, и, главное, возможностью приблизить к ней целый пласт оторвавшейся отечественной культуры,- это ли не мужество? И разве нам самим не нужно оно в равной, а может, и большей мере? Разве рука, которую через столько десятилетий город на Неве протянул своей когда-то потерянной дочери, могла быть не великодушной? И разве униженной просительницей вернулась она, задолго до будущей встречи приготовившая - на память о ней - свидетельства прожитой жизни и выношенной мечты? Разве возвращение Ирины Владимировны Одоевцевой на родину не символично - как раз надеждой слияния в едином лоне нашей многонациональной культуры всех ее сил и имен? Конечно, жизнь прожить - не бантом взмахнуть. Ветер "подул", ветер "унес" - все было. И все же не смог он, ветер, "сломать" ту, кому великодушно и щедро родина подставила плечо.
Ирине Владимировне Одоевцевой судьба подарила это счастье - держать в руках первые советские издания своих книг. А мы, читатели, вознаграждены стократ.
А. САБОВ
