Снишься мне - [44]

Она не представляла, что может узнать во втором классе ангел, который был на этом свете с незапамятных времен, но с другой стороны, она и ее родители раньше смотрели шоу «Ты умнее четвероклассника», и родители постоянно отвечали на вопросы неправильно. Так что, возможно, и ангел может узнать что-нибудь. Однако она должна была быть осторожна не заговорить с ним случайно, потому что это выглядело бы так, будто она разговаривает сама с собой. Было довольно плохо и то, что большинство уже знали, что она жила в лачуге со своей пьяной тетей, и девочка совершенно не хотела тоже казаться сумасшедшей. Эмма могла заметить тот особенный взгляд в глазах учителей, который бы ее мама назвала жалостью, и это заставляло ее стискивать зубы. Она не хотела ничьей жалости. Эмма всего лишь хотела, чтобы к ней относились как к нормальной девочке.

К обеду она познакомилась с двумя девочками, которые могли бы стать ее подругами. Пенни Джейн и Шарлотта, казалось, взяли Эмму под свое крыло.

– У тебя есть братья или сестры? – спросила Пенни Джейн, вытаскивая свой сэндвич и чипсы из коробки для ланча «Хелло Китти». Эмма не смогла удержаться от завистливого взгляда на сэндвич, после того, как ей не удалось определить варево на своем подносе, которое школа пыталась выдать за еду. Осознав, что они все еще ждут ответа, Эмма заставила себя отвести глаза от ланча Пенни Джейн.

– Нет, я единственный ребенок.

– Это должно быть потрясающе, – сказала Шарлотта с благоговением в ее голосе. – У меня шесть братьев и сестер. Шесть! И я четвертая, так что мне никогда не достается ничего нового. Всю мою одежда носили старшие сестры, со всеми моими игрушками играли сначала они, и даже моя расческа раньше принадлежала моей старшей сестре. Это должно быть приятно, когда тебе не приходится получать использованные вещи.

Слушая, как Шарлотта продолжала сыпать свои претензии (это слово было одним из ее словаря, которому ее мама постоянно учила), она ничего не могла поделать, как снова услышать голос своей матери. «Ты не должна забывать быть благодарной в любых обстоятельствах, Эмма Джин, потому что неважно, насколько ты думаешь, что хочешь чего-то другого, другое не всегда значит лучшее». Ее мать была права. Как много раз Эмма хотела уехать из Мемфиса, из огромного города в загородный дом, где бы у нее могли быть лошади и кролики? И вот сейчас она в маленьком, провинциальном городке, и положение вещей определенно не стало лучше.

Обед продолжался с постоянным потоком болтовни Шарлотты и Пенни Джейн. Она никогда не слышала, чтобы две девчонки говорили так быстро. И половину времени они заканчивали предложения друг друга, так что этот поток ни разу не прервался; они просто продолжали болтать. Эмма взглянула на Рафаэля краешком глаза и едва не рассмеялась, когда увидела, как он широкими глазами смотрит на девочек. Было очевидно, что он проводил не слишком много времени с восьмилетними девчонками. Бедный парень не знал, на что он пошел.

К концу дня Эмма была готова удрать от пристальных взглядов учителей, шепота и показывания пальцем ее недоразвитых одноклассников. Мама Эммы всегда говорила, чтобыть умной благословение и проклятие одновременно. Благословение потому, что школа всегда была для нее легкой, почти слишком легкой, но и проклятие, потому что это делало ее чужой для остальных. Находиться с детьми своего возраста часто было для нее трудно, потому что они казались ей такими бестолковыми. Эмма пыталась никого не судить, особенно потому, что они не были виноваты в своем низком, по сравнению с ее уровнем, коэффициенте интеллекта. Они были лишь результатом их генетики, так же как и она. Как только она и Рафаэль покинули здание, Эмма глубоко вздохнула, позволив холодному воздуху наполнить ее легкие. Это освежало после целого дня, проведенного в школе.

– Я пока что не очень хочу идти обратно к Милдред, – сказала она Рафаэлю, в то время как они начали идти. Основываясь на нескольких взглядах других детей, она знала, что Рафаэль стал видимым. Она не бросала завистливых взглядов на тех, кто садился в теплые салоны машин, ее единственным средством передвижения была прогулка, если только она не хотела поехать на автобусе, чего она не хотела сейчас. Ходьба была хороша для нее, так она говорила себе каждый раз, когда ей хотелось ныть по этому поводу. «Будь благодарно за то, что ты можешь ходить, Эмма Джин». Это то, что сказала бы ее мама. Ох, она скучала по своей маме. Словно пустота была врезана в ее сердце в том месте, где раньше была ее мать, и теперь сердце не билось так, как надо. Пропал ритм, как если бы кто-то хлопал в ладоши под музыку, но руки все время запаздывали за тактом. И Эмма не знала, будет ли оно когда-нибудь снова в порядке.

– Как насчет того, чтобы сходить в библиотеку и навестить ту приятную библиотекаршу? – предложил Рафаэль.

Эмма решила, что это звучит намного лучше, чем вернуться в дом, где живет ее тетя. Она не могла назвать это домом. У нее больше не было дома.

– Так ты узнал что-нибудь? – Эмма, наконец, спросила Рафаэля, пока они шли по скрипящему снегу. Эмма любила звук снега под ее ботинками. Скрип снега был приятным, потому что когда ты идешь по снегу, то можешь видеть свое продвижение вперед. Если бы Эмма обернулась, она увидела бы свои следы в примятом снегу, и как далеко ушла. Временами, когда снега не было, и тротуары были сухими, прогулка казалась бесполезной, как если бы она стояла на месте – идя никуда – и просто переставляла ноги. Да, ей нравился снег под ее ботинками; пока не нападал новый снег, или другие не затоптали ее следы, существовало физическое доказательство, что она, и в самом деле, куда-то идет. И по какой-то причине для нее было важно, чтобы она не оставалась закоснелой, другое слово в ее словаре от ее мамы. Ее внимание было оторвано от поскрипывания, когда Рафаэль начал отвечать.