Снимем, товарищи, шапки! - [29]

Плотина на пруду и мост у въезда еще вчера были подготовлены к взрыву. У Елочкина не было ни подрывных машинок, ни электродетонаторов, ни сухих батарей. Подвесив к мосту заряды и отведя от них детонирующий шнур, он связал им четырехсотграммовую шашку, а в ее отверстие вставил бикфордов шнур с капсюлем. Метров за сорок от моста Федя отрыл окопчик. И Елочкин отвел туда запал. «Чистая работа!» – восхищался вчера Федя.

Бег кончился. Дрожа всем телом и екая чем-то внутри, как загнанная лошадь, Елочкин стоял на мосту. Но отдыхать было некогда.

– Чирков! – крикнул он. – Тащи сюда что ни попало! Закладывай мост ящиками, бревнами… Городи, городи… Ближе к этому концу, ближе…

Танки подошли минут через двадцать. Первый с лязгом влетел на мост и остановился перед баррикадой. Второй резко свернул в сторону и тоже остановился. Беглыми, шаловливыми вспышками сверкнули над мостовым полотном желтые и голубые огоньки. Ударило, взметнулось пламенем, грохнуло, выбросилось к небу грудами железа и дерева и рухнуло вниз, в воду, между остатками подорванного на двух пролетах свайного устоя. Не стало моста. Но не было также и танков.

* * *

Работа набегала на Елочкина. Сейчас же после дела в совхозе «Победа» он взорвал еще в разных местах два деревянных мостика, а ночью – металлический мост на двух фермах. К утру Елочкин и Федя начали «обрастать». Бешеный топот лошади разбудил их и поднял со случайного ложа в придорожных кустах. Это прискакал от «дяди Павла» человек, оказавшийся бывалым сержантом из какой-то заблудившейся саперной роты. Затем прибились еще три солдата. С такими силами можно было развертывать деятельность. Елочкин начал с того, что обстрелял и задержал машину с несколькими милиционерами. Машина мчалась по проселку возле старой границы, где еще недавно целыми таборами собирались беженцы, проходя через пропускные пункты, а теперь было совсем пусто. «Милиционеры» были одеты в какое-то чересчур новое обмундирование. Елочкину показалось, что они пьяны. Один из них громко выругался по-немецки. Вот этой самой машины как раз и не хватало елочкинскому отряду…

Незадолго до случая с переодетыми фашистами огромная бело-зеленая вереница гитлеровских танков ворвалась в районный поселок Узду, что к югу от Минска, на речке Уздянке, растеклась по улицам, дворам и задворкам полупустого поселка и остановилась – застряла без горючего. Машин в колонне было около сотни, и принадлежали они 116-й танковой дивизии графа Шверина («Борзая собака»). Очутившись в бедственном положении, фашистские командиры тотчас начали принимать меры, то есть сообщили по радио о потерях и просили о помощи. Но они не знали, что советская авиация уже обнаружила «Борзую собаку», а радиосообщение перехвачено. Между тем рядовые танкисты «собаки» тоже принимали меры: разбили потребительские лавки, где было очень много водки, и перепились. Поэтому, когда отходившая мимо Узды крупная и сохранявшая полный порядок советская часть атаковала город, «собака» не смогла даже и хвост унести. Пьяных гитлеровцев брали из окопчиков, из хлебов и кустов – отовсюду, где им вздумалось отсыпаться. Взяли, конечно, не всех. Некоторые ускользнули. Одного из таких удалось захватить Елочкину. Это был толстый рыжий, голубоглазый немец с изображением борзой собаки на рукаве и двумя железными крестами. Он ехал по проселку на мотоцикле, когда его окружили и взяли, как рыбу бреднем. Пленный говорить не хотел. И Елочкин решил отправить его к «дяде Павлу». Гитлеровец понял, что ему предстоит путешествие, и с наглой флегмой в тоне сказал:

– Напрасно. Не успеете отправить, как меня освободят…

К вечеру закапал теплый дождь. Солнце светило сквозь тучу, точно через желтое стекло. Наконец стемнело. Заправляя новую машину, Федя ворчал:

– Плохой бензин, мотор сдает, глохнет… Валандаться…

Пленному связали руки и ноги. Потом его посадили в кабину рядом с Федей.

– Держи ухо востро, – сказал Феде Елочкин, – не засни, бывает…

Чирков обиделся.

– И это вы мне, товарищ военный инженер! Всей-то ночи осталось с воробьиный нос. Сам вижу, кого везу: парень рисковый…

Дорога шла лесом. Днем этот лес был серо-зеленого цвета – ель, ольха, можжевельник, плющ. Теперь же все его оттенки слились в черной одноцветности. Деревья гудели под сильными порывами ветра. Но гул этот распространялся лишь поверху, – внизу было тихо. Облака, как дым, быстро неслись над деревьями. В прорезях между облаками тускло светилось бледное небо. Так было сначала. Потом небо начало гаснуть, гаснуть, и, когда совсем погасло, полил дождь – настоящий ночной дождь, крупный, шумный и долгий. Листья заговорили. Под их тревожный разговор в усталой голове Феди все глуше и глуше звучала его собственная мысль: «Не спать…» Глаза его были открыты, руки лежали на руле. Немец смирно сидел рядом. Федя вел машину и думал: «Ни в коем разе не спать…» Множество знакомых и незнакомых ликов и обликов окружало его; но ни одного лица он не видел. В тонком, до совершенной прозрачности, сне, который постепенно овладевал Федей, грезы приходят без видений.

И Федя то засыпал от шума дождя, то от этого же самого шума просыпался.