Снимем, товарищи, шапки! - [27]

Карбышев и Наркевич стояли в березняке, против места, где только что оборвалась затейливая декларация фашистского полководца на TeMy «Eisen und Blut». Карбышев видел, как кто-то выпал из машины, как кто-то другой перескочил через выпавшего и, сделав несколько шагов деревянными ногами, изготовился дать стречка.

– Врешь! – сказал Карбышев и нажал револьверный спуск.

Генерал присел, а потом улегся на бок, делая такие движения, как будто ему хотелось лежать поудобнее. Карбышев показал на него капитану ОН.

– Труп забрать. Документы снять.

– Слушаю.

Из шестидесяти лет, прожитых на свете, в течение сорока двух ежедневно тренировать глаз и руку на меткость – шутка? Карбышев обернулся в ту сторону, где только что стоял Наркевич.

– Видали?

Но Наркевича уже не было ни рядом, ни поблизости. Бой затихал. «Какую булгу подымут теперь гитлеровцы!» – подумал Карбышев. В воздухе что-то завозилось, зашумело, подсвистывая. Разведка? Ищут?

– По машинам!

Это был голос командующего. На шоссе свирепствовала суматоха. Рядовой и сержантский состав набивался в полуброневики. Надменные хозяева уцелевших офицерских авто смиренно шлепались мертвыми тушами в канаву, а по их местам живо рассаживались советские офицеры, медленно и неудобно устраивались раненые. Вот комбриг ВВС… Вот – заместитель начальника артиллерии. Сильные руки двух лейтенантов подхватили щуплого Карбышева и поставили на шоссе у машины, которую только что очистил от постоя фашистский генерал. Трое раненых – в ногу, в живот и в голову – лежали в кузове. У руля сидел капитан и нетерпеливо поглядывал на Карбышева. Место возле него было свободно.

– Пожалуйста, товарищ генерал-лейтенант!

Карбышев сел. Гитлеровские машины с советскими офицерами уже мчались по шоссе.

– Разрешите трогать? – спросил капитан.

– Куда?

– Куда все…

– Гм!..

А вот и Наркевич… Он стоит у машины, поддерживая дрожащей рукой бесчувственную девушку. Ее лицо бледно, как камень под луной. И по мере того как подгибаются ее обессиленные ноги, она бледнеет все больше и больше. Маленькие пузырьки черной крови вскипают около уха. «Машинистка, – вспомнил Карбышев. – Венецианочка…» Наркевич молчит, ни слова. Он только смотрит, и Карбышев понимает, почему так пронзительно остр сейчас взгляд его черных глаз.

– Хорошо, – быстро говорит Карбышев капитану за рулем, – поедете, куда все. Но только…

Он выскакивает из кабины и помогает Наркевичу усадить туда девушку. На мгновение она открывает глаза и даже хочет что-то сказать. Но… не может. Карбышеву показалось, будто она улыбнулась Наркевичу. Едва ли… Наркевич стоял, отвернувшись и прикрыв лицо рукой.

– Трогайте, – сказал Карбышев капитану за рулем.

Капитан хотел что-то сказать. Он не знал, можно ли оставить генерала.

– Без разговоров!

Машина неслышно сдвинулась с места, блеснула черным боком и, качнувшись раза два на мягких рессорах, провалилась в ночь. Наркевич схватил руку Карбышева и прижал к мокрой щеке. Ночь кончалась. С каждой минутой становилось все светлее и светлее. Дождик прекратился. Туман редел, и сквозь лесную поросль уже начинали кое-где явственно просвечивать открытые полянки. Дорога впереди как будто раздалась в стороны. Заметно усиливались шум и свист в небе. Воздушная возня означала: ищут.

– Идемте, Глеб, – сказал Карбышев.

– Да…

Две фигуры – маленькая быстрая и высокая тонкая – спрыгнули с шоссе в канаву, взбежали на гребень ската и зашагали по серой вязкой земле сквозь зеленую, как вода в аквариуме, предрассветную рань к лесу.

Глава пятая

Рекогносцировка на Зельву оказалась роковой и для отряда майора Мирополова, и для него самого. Когда он подошел к Зельве, местечко уже было занято неприятелем. К высадившимся здесь крупным гитлеровским десантам со всех сторон подходили автомашины с пехотой, группы танков и артиллерийские батареи. Отряд советских войск – восемьсот бойцов, пятнадцать станковых пулеметов и несколько минометов – был окружен почти мгновенно. Мирополову между тем и в голову не приходило, что штарм идет уже не на Зельву, а на Шару. Поэтому он принял отчаянное решение – пробиваться назад, навстречу своим, и для этого обойти Зельву с юга, несколько рот оставить на месте, а прочими атаковать местечко с востока, северо-востока и северо-запада. Словом, Мирополов задумал настоящий бой. Хоть он и предвидел его полную безуспешность, но все-таки полагал, что только бой, а не что другое, может отвести беду. Итак, бой…

Танки подступали вплотную к лесной опушке, на которой залегли роты, и поливали ее почти непрерывным пулеметным огнем. Роты отвечали, но слабо. У них вовсе не было бронебойных патронов, а мины на исходе…

Вокруг командного пункта Мирополова разгуливало десятка три неприятельских танков. Они не шли в прямую атаку, но старательно выбивали людей с пункта. Так продолжалось довольно долго. Наконец, подъехала пехота и высадилась с автомашин. Вот она двинулась на штурм пункта, и танки – вместе с ней. Ее-то они и ждали…

– Товарищи! – кричит Мирополов. – Товарищи!..

Он кричит и еще что-то. Только прочих слов не слышно. Да, пожалуй, и не нужно, коли главное слово услышано. Мирополов садится за пулемет, оставшийся без расчета. Удивительно звонкий ветер ударяет в его уши и срывает фуражку с лысой головы. Почему-то на фуражке – кровь. Пулемет дрожит, и дрожь его отдается в ладонях, в плечах, в груди, в сердце Мирополова. Пулемет трещит и хлопает. Мирополову хочется перекричать его.