Снежный блюз - [6]

Так вместо имени нимфы Фрина получила имя куртизанки.

Проведя расследование на эту тему, Фрина утешилась. Куртизанка определенно была неординарной молодой дамой. В суде, когда ее дело чуть было не оказалось проигранным, защитник сдернул с ее плеч покрывала и обнажил перед судом прекрасную грудь. Судьи были охвачены благоговением перед таким совершенством и тут же оправдали ее. И именно Фрина, накопив неправедным трудом груду золота, предложила выстроить заново стены Фив, но при условии, что на них повесят табличку «Стены Фив были разрушены временем и заново выстроены куртизанкой Фриной». Но рассудительные фиванцы предпочли свои руины.

«И поделом, – подумала Фрина, надевая шелковое нижнее белье и платье от Пату павлиньего цвета. – Надеюсь, их завоевали римляне. Но что же надеть – сапфиры или эмаль?»

Она выбрала длинные сверкающие серьги, загоравшиеся на свету синими огоньками, и продела их в уши. Она быстро привела в порядок и подкрасила лицо, энергично расчесала волосы и перехватила блестящие пряди лентой. Потом, прихватив пальто цвета морской волны и сумочку, спустилась вниз.

Коктейль и лобстер под майонезом возродили ее к жизни. Фрина обожала лобстер под майонезом с огурцами.

Был чудесный вечер, но никто из соседей по столу не показался Фрине интересным, кроме разве что забавного джентльмена в компании полной дамы – он любезно улыбался мисс Фишер, явно восхищаясь платьем. Однако он был занят, а Фрина хотела немного поразмышлять. Она вспомнила, что «Пассаж» все еще открыт, ведь сегодня суббота, и, вернувшись в номер, переоделась в брюки, шелковый пуловер, ботинки на плоской подошве и мягкую фетровую шляпу. В таком наряде она выглядела почти бесполо и не привлекала внимания праздных молодых людей, но все же могла продемонстрировать свою женственность, если ей того хотелось.

Так как Фрина собиралась только думать и гулять, она надела этот невзрачный костюм и вышла в теплые сумерки.

Мимо нее, громыхая, проносились трамваи; в городе пахло осенней листвой, дымом и пылью. Фрина шла, как указал ей швейцар, прямо по Коллинс-стрит. На случай, если станет холодно, она надела прямой двубортный жакет на подкладке с большими карманами и складкой-бантовкой сзади и, не обремененная сумочкой, чувствовала, что руки непривычно свободны. Здания на Коллинс-стрит были украшены россыпью медных табличек; это место напомнило Фрине лондонскую Харли-стрит, правда, толпа здесь была более шумной, более опрятной, и попрошайки попадались реже. Фрина чувствовала, как листва шуршит у нее под ногами.

Она миновала пресвитерианскую церковь, дом пастора, баптистскую церковь и остановилась, чтобы посмотреть с противоположной стороны улицы на настоящую громадину, здание Регентского театра; каждый сантиметр бетонных стен был украшен бетонным же орнаментом без всякой меры. Здание выглядело настолько вульгарно, что даже понравилось Фрине.

На шумной улице Фрине попалась компания фабричных девушек: они чирикали как воробьи, все в чулках из искусственного шелка и с перьями, в ярких красных, голубых и зеленых платьях-рубашках, густо облицованные товарами из универмага господина Коулза.[10] Фрина продолжила свою неторопливую прогулку, миновав толпу под свесами крыши ратуши и перейдя через Свонстон-стрит.

Глава третья

Она сказала: «Жизнь ужасна,

Дай Бог мне умереть!»[11]

Алфред Теннисон «Мариана»

Сес указал пальцем на девушку, повисшую на руках высокого мужчины, который стоял на тротуаре Лонсдейл-стрит.

– Уже под мухой, – прокомментировал Берт, останавливая машину. – А ведь еще только одиннадцать утра. Кошмар, а?

– Чего тебе, приятель? – проорал он в ответ окликнувшему его мужчине. – Куда едем?

– В Ричмонд, – ответил мужчина, волоча девушку за талию и грубо запихивая ее на заднее сиденье машины, где уже расположился Сес. – Отвезите ее, куда она скажет. Вот деньги. – Он пихнул в лицо Берту десятишиллинговую купюру и захлопнул дверцу машины. – Сдачу оставьте себе, – добавил он через плечо и ринулся прочь почти бегом, растворившись в толпе за углом Куин-стрит.

Неистовые гудки и выкрики из остановившихся позади машин, представлявшие собой замечания в отношении ближайшей родни Берта, заставили водителя тронуться с места.

– Он чертовски спешил, – резонно заметил Берт. – Простите, мисс, куда вас отвезти?

Девушка моргнула и стала тереть глаза, облизывая потрескавшиеся губы.

– Теперь можно домой, – прошептала она. – Можно домой.

– Да, и все уже уплачено. Где дом-то? – спросил Берт громким голосом, рассчитывая пробиться сквозь алкогольный дурман. – Ну же, мисс, вспоминайте!

Девушка не ответила. Она безвольно заскользила набок, пока не уткнулась в плечо Сеса. Тот осторожно приподнял ее и сказал Берту:

– Что-то здесь не так, приятель. Я не чувствую перегара. Она хворая. Вся горит, как огонь.

– Как думаешь, что с ней? – поинтересовался Берт.

Он свернул на Маркет-стрит и остановился, чтобы пропустить трясущийся фургон, груженный овощами.

– Дело дрянь, – помедлив, ответил Сес. – У нее кровотечение.

– Тогда в больницу, – решил Берт, едва увернувшись от грузовика. Разъяренный водитель запустил в такси кочаном капусты, но промахнулся.