Снежник - [85]

Над их спинами летают вороны, машут ночными чёрными крыльями и внимательно смотрят за боем. Пустошь оглашается глухое, похожее на лягушечьи трели, карканье.

В глазах человека отражается прежняя жизнь. Зеркалом стоит старый дом, верные люди, сражения и любовницы… Всё смешалось. Назад пути нет.

Ощутив вкус свободы под лапами, не легко поменять её на старую клетку. Волк встряхивает головой, отгоняя назойливые мысли. Сердце, часто стуча, начинает быстрее гнать по жилам кровь, и зверь с остервенением нападает, не испытывая ни жалости, ни сожаления. Человек падает под ним, не выдержав веса. Камень под телом темнеет. По гладкой поверхности густо ложится чёрная кровь. Лицо погибшего принимает застывшее и удивлённое выражение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Ларре вспомнил, что держать удар стоило слева, а Грегор не знал, на кого наткнулся, задирая врага. Кому-то всегда не повезёт в битве.

Впереди горит рассвет. В запале хищник успевает заметить, как сладка чужая плоть, распылённая битвой, но не даёт себе задержаться, чтобы отведать её. Волк убегает, пока остальные в лагере не успевают решить с ним поквитаться. Он резко выходит вперёд, ощущая, как ветер треплет шерсть, и думает: «Как можно отказаться от всего этого?»

Свобода пьянит креплёным вином. Азарт, погоня, чужое пораженье… Жизнь под шкурой, как щедрый подарок. Ларре бежит вперёд.

Север ждёт его, гостеприимно распахивает двери. Будто нарочно, перед ним с охотой расступается лес, не цепляясь ветвями за шерсть. Снег подбрасывает вверх тугой пружиной, не позволяя вязнуть. А ветер подгоняет сделать новый прыжок и мчаться без оглядки.

Вьюга кружит над зверем, но не мешает, а баюкает, словно мать. Айсбенг раскрашен одной белой краской, сквозь которую углём просачивается мгла. Снежинка оседает на морду, и зверь чихает, стряхивая её.

Когда он слышит волчью песнь, всё внутри сжимается, напрягается. Вой будоражит и волнует душу. Хочется тоже поднять кверху пасть, приняв вызов, но ещё слишком рано заявлять о своём присутствии. Волки воют, и ветер разносит этот тревожный звук эхом по зимнему лесу, не встречая ответа. Песнь кружит голову, но он до скрежета стискивает зубы.

И тогда чует след. Сначала тонкий, едва уловимый, словно нить. Потом он нарастает и усиливается до той поры, что в нём хочется спьяну купаться. От удовольствия зверь замирает и с восторгом водит носом. Хвоя и свежесть. Чёрная шерсть. Волчица с горящим сердцем и тёплыми янтарными глазами. Лия. Имя ложится желанной сладостью на языке.

Она рядом, и одно это знание способно согреть в холодную ночь. Нетерпение заставляет быстрее гнать лапы. К ней, его душе и сердцу.

Но вдруг всё меняется. Резкая горечь неожиданно заставляет оскалиться. Шерсть встаёт дыбом, хвост поджимается. Он едва не скулит. Ларре испытывает страх, завесой отрезающий блаженную безмятежность.

Он тревожно замирает и чует, как рядом с волчицей ненастьем вьётся смерть.

* * *

Мы проиграли.

Я не знала того, что за силой извечных противников стоят страдания и голод моих волков. Я не ведала, что те отнимали куски у слабых, которых презирали, а даже сильным матёрым позволяли насытиться, лишь когда сами наедались от брюха.

Я много не знала. Я была глупа.

Ворон играет со мной, позволяя сперва насладиться победой. Ему ничего не стоит повалить меня прямо сейчас, но лишь гордыня удерживает его. Он упивается моей слабостью. Чужое поражение, как запах крови, распыляет и будоражит его дух.

Противник крепко сбит и проворен, а его шкура толста. Ему мои укусы нипочём. Я выдыхаюсь. Из глотки вырывается пар. Мышцы горят, а двигать отяжелевшие от усталости лапы становится всё сложнее и сложнее.

Волк забавляется: «Долго ждал тебя, даану».

Позади слышу скулёж. Одни бьются до последнего, другие — падают на землю, подставляя кверху брюхо и открывая шею, и склоняются перед превосходством противников. Многие признают нового вожака. Это злит меня сильнее, чем собственное бессилье. Я не могу защитить свою же стаю. Одна — я никто.

Я нападаю. Тяжело прыгаю вперёд, неповоротливо наступая. Под лапами предательски хрустит снег. Молюсь всем богам сразу, но какое им до нас дело?

Вьюга застилает глаза. Ледяной воздух разъедает лёгкие. Но Ворон, в отличие от меня, двигается слишком быстро, будто пурга ему нипочём. Он стремительно подступает, готовый равнодушно меня порвать. Кажется, что его холодная кровь сделана изо льда.

Я подскакиваю, безуспешно пытаясь сразить врага, а затем кубарем падаю, чтобы увернуться от его лап. Закрываю горло. Ничто не может заставить меня отвлечься. Или нет?

Ветер доносит запах. Смолисто-мускусный, тягучий и резкий. Вроде знакомый, но сильнее в разы, чем даже тогда, когда я чувствовала его в последний раз. Мужская кожа пахла куда тише и мягче. Этот дух, родной и крепкий, наполняет меня искренней верой.

Ворон же чужого присутствия словно не замечает, но я вижу, что ему надоедают игры. Прекращая потасовку, он валит меня на землю, и от внезапного удара в ушах раздаётся звон. Дон рычит и будто мерзко усмехается: «Ты моя, даану. Ты моя…»