Снежная страна - [15]
– Слушай, я не могу идти домой. Знаешь, когда я проснулась? Когда горничная принесла горячих углей для хибати. Я так и подскочила от ужаса. Стыд-то какой! На седзи уже солнце. Пьяная вчера была, вот и заспалась.
– А сколько сейчас времени?
– Уже восемь.
– Пойдем в бассейн, что ли, искупаемся. – Симамура поднялся с постели.
– Да ты что?! Еще увидит кто-нибудь в коридоре.
Комако была сейчас сама скромность.
Когда Симамура вернулся из бассейна, она старательно убирала номер. Голова у нее была закутана полотенцем.
Тщательно протерев даже ножки стола и хибати, она привычным жестом разровняла в жаровне золу.
Симамура разлегся на татами, сунул ноги под одеяло и закурил. Пепел сигареты упал на пол. Комако тут же вытерла пол носовым платком и подала Симамуре пепельницу. Он беззаботно рассмеялся. Рассмеялась и Комако.
– Вот обзаведешься семьей, так небось только и будешь делать, что пилить мужа.
– Разве я тебя пилю? Такая уж я уродилась. Надо мной все смеются, что я даже белье, приготовленное для стирки, аккуратно складываю.
– Говорят, характер женщины можно узнать, заглянув в ее комод.
Когда они завтракали, весь номер буквально утопал в ярком утреннем солнце. Пригревшись, Комако подняла глаза на ясное, прозрачное, бездонное небо.
– Погода-то какая! Надо мне было пораньше пойти домой и позаниматься на сямисэне. В такой день получается совсем особый звук.
Далекие горы мерцали нежно-молочным сиянием, словно окутанные снежной дымкой.
Вспомнив слова массажистки, Симамура предложил ей поиграть здесь. Комако тут же вышла позвонить домой, чтобы ей принесли во что переодеться и ноты нагаута [Ноты нагаута – музыкальный сказ].
Неужели в том доме, где он был вчера днем, есть телефон, подумал Симамура. В его памяти опять всплыли глаза Йоко.
– Та самая девушка принесет?
– Может, и она.
– Я слышал, ты помолвлена с сыном учительницы?
– Господи, когда это ты услышал?
– Вчера.
– Ты все же чудной какой-то. Если вчера услышал, отчего же сразу не сказал?
На этот раз Комако ясно улыбалась, не то что вчера днем.
– Трудно говорить об этом, если относишься к тебе так, как я отношусь, небезразлично.
– Болтаешь ты все, а сам ничего такого и не думаешь. Терпеть не могу токийцев! Все они врут.
– Видишь, ты сама, как только я заговорил об этом, переводишь разговор на другую тему.
– Вовсе не перевожу! И что ж, ты поверил?
– Поверил.
– Опять врешь! Не поверил ведь!
– Как сказать… Мне это показалось немного странным. Но ведь говорят, что ради жениха ты и в гейши пошла, хотела заработать на его лечение.
– Противно, как в мелодраме… Нет, мы с ним не помолвлены, хотя многие думали, что это так. А что я в гейши пошла, тут уж он вовсе ни при чем. Просто надо выполнить свой долг.
– Все загадками говоришь.
– Хорошо, скажу яснее. Наверно, было такое время, когда учительница мечтала женить сына на мне. Но она ни слова об этом не сказала, про себя мечтала, а мы с ним лишь догадывались о ее желании. Но между нами никогда ничего не было. Вот и все.
– Друзья детства.
– Да. Но мы не все время росли вместе. Когда меня продали в Токио, он один меня провожал. Об этом у меня написано в самом первом дневнике.
– Остались бы жить в портовом городе, теперь бы уже были мужем и женой.
– Не думаю.
– Да?
– А чего ты, собственно, беспокоишься? И вообще он скоро умрет.
– Пожалуй, нехорошо, что ты дома не ночуешь.
– А по-моему, нехорошо, что ты об этом говоришь. Я поступаю так, как хочу, и даже умирающий не может мне запретить.
Симамуре нечего было возразить.
Однако Комако по-прежнему ни слова не сказала об Йоко. Почему?
Да и с какой стати Йоко, так самозабвенно, так по-матерински ухаживавшая в поезде за мужчиной, будет приносить Комако во что переодеться. Йоко привезла умирающего в тот дом, где живет Комако…
Симамура, как обычно, витал где-то далеко, погруженный в свои причудливые предположения.
– Кома-тян, Кома-тян! – позвал тихий прозрачный голос, тот, прекрасный…
Это был голос Йоко.
– Спасибо, иду! – С этими словами Комако вышла в соседнюю комнату, вторую комнату в номере Симамуры. – Йоко-сан, ты одна? И как только дотащила, тяжело ведь!
Йоко, кажется, ничего не ответив, ушла…
Комако попробовала третью струну, подтянула ее заново, настроила сямисэн. И этого было достаточно, чтобы Симамура понял, как прозрачно будет у нее звучать инструмент. А вот около двадцати сочинений для сямисэна музыканта Кинэя Ясити эпохи Бунка [Эпоха Бунка – 1804-1818 годы] оказались для него совершенной неожиданностью. Он обнаружил их в свертке нотных упражнений, положенном Комако на котацу. Симамура взял их, развернул.
– Ты упражняешься по этим сочинениям?
– Да, здесь ведь нет учительницы. Ничего не поделаешь.
– Учительница у тебя дома.
– Она же парализована.
– Пусть парализована, но на словах-то она объяснить может!
– Вот именно, что не может, язык у нее парализован. Танцами она еще кое-как руководит, левой, действующей рукой показывает. А от сямисэна только глохнет.
– А ты разбираешься в диактрических знаках?
– Отлично разбираюсь.
– Небось, торговцы нотами страшно довольны, что в такой глуши не какая-нибудь там дилетантка, а профессиональная гейша занимается с таким усердием.
