Снежная робинзонада - [3]

— Дайте-ка посмотреть! — Уже по легкости камня я понял, что это не золото. Присмотрелся, вспоминая практикум по геологии. — Нет, товарищи искатели сокровищ, к сожалению, это всего-навсего медный колчедан, медная руда!

Вздох разочарования сменился дружным смехом.

В другой раз глубокой ночью ужасный, дикий рев заставил меня пулей вылететь из теплого спального мешка. Что происходит? Землетрясение? Нападение басмачей? Обвал? Стая медведей штурмует лагерь? Или просто конец света? С карманным фонарем и топором я выскочил в ночь. Невероятные звуки, смесь ишачьего крика и дикой ругани, оскверняли торжественное безмолвие ночи. Я включил фонарик — и все понял.

Вечером мы привязали двух наших ослов к огромному бревну, чтобы они не смогли далеко уйти и в то же время могли передвигаться по пастбищу. Ночью ослам стало скучно, и они направились в лагерь. Путь шел под уклон, бревно стало подталкивать ослов сзади. Они припустили бегом. На пути палатка. Один обогнул ее слева, другой — справа, а тяжелое бревно, оборвав оттяжки и намотав на себя входную часть палатки, накатилось на спящих строителей (я ночевал в другой палатке). К нестройному, но мощному хору проснувшихся присоединили свои голоса перепуганные ослы.

Только через полчаса мир и спокойствие вновь воцарились в лагере.

Подобные случаи несколько разнообразили бегущие навстречу зиме дни стройки. Мы, будущий персонал станции, работали вместе со строителями. Не раз пригодился мне опыт сапера-дорожника, умение обращаться с киркой, лопатой, взрывчаткой. Возле землянки, в которую мы перебрались с наступлением холодов, поднялся бетонный цоколь здания станции, росли каменные стены склада.

Первая вершина

Пью, как студеную воду,

Горную бурю, свободу,

Вечность, летящую тут.

И. Бунин

На Октябрьские праздники наши строители спустились вниз, в город Ангрен, а будущие сотрудники станции находились на перевалочной базе в пятнадцати километрах от меня. Я остался один.

6 ноября я решил подняться на вершину, с востока замыкавшую бассейн Кызылчи. По плану, разумеется, никакие восхождения не предусматривались, напротив, любые прогулки по горам в одиночестве были строго запрещены. Но кто, впервые попав в горы, не стремится поскорее забраться на какую-нибудь вершину! Вот и меня неудержимо манили уходящие ввысь гребни и склоны.

День выдался на славу, словно по заказу. Тихо, тепло, на небе ни облачка, воздух настолько чист и прозрачен, что словно приближает отдаленные предметы. Как будто сама Кызылча решила показать всю свою дикую и суровую красоту.

На боку у меня неразлучный фотоаппарат, в кармане кусок хлеба, в мышцах порядочный запас энергии, а передо мной вершина, на полторы тысячи метров вздымающаяся над станцией.

Оставив в землянке записку, я стал подниматься по крутому, усеянному каменными обломками гребню. Горизонт раздвигался. Ближние горы становились ниже, за ними вставали новые хребты. По мере подъема голубое небо медленно темнело.

Потом пошли тяжелые угловатые скалы, перегораживающие гребень. С приближением к вершине их становилось все больше и больше. В фантастическом хаосе громоздились между ними острые, неровные глыбы, покрытые лиловато-бурым горным загаром — тонкой глянцевой коричневой или лиловой корочкой, образующейся в результате химического выветривания.

В этом непривычно-сказочном мире, казалось, обязательно случится что-нибудь удивительное: вот-вот над скалами поднимется страшная голова рериховского «Змея» или с воплем выскочит из-за поворота легендарный снежный человек. Но лишь «реактивный» свист уларов — горных индеек и резкие крики альпийских галок — клушиц нарушают тишину.

Все труднее путь, холоднее ветер, все более разрежен воздух. Круче скалы, крупнее каменные обломки, темнее загар на их твердых неровных гранях. А горизонт все поднимается, поднимается.

С непривычки сердце бьется чаще, приходится глубже дышать, медленнее и спокойнее идти. Высота более 3500 метров.

Вершина.

Темный купол неба чашей опрокинулся над головой. Свистит в ушах студеный ветер, наполняя грудь свежим, чистым воздухом, а душу — бодростью и силой. Холод, но не остужающий, а, напротив, разгоняющий кровь, придающий телу легкость и силу.

А под ногами катятся из бесконечности в бесконечность валы каменных волн. Рядом в тени скал синеют пятна прошлогоднего снега. Где-то сорвался камень, и раскатистая дробь крупнокалиберного пулемета расколола тишину. Каменные чаши цирков и каров усиливают и повторяют каждый звук. Неподалеку оскалились каменными клыками несколько самых высоких и острых вершин. Чуть холмится рассеченная извилистым каньоном поверхность плато. Далеко-далеко, над Ангреном, голубеет перламутровая дымка. Внизу, на дне долины Кызылчи, можно различить квадратики фундаментов, крошечный бугорок землянки. Тусклое марево дрожит над жаркой Ферганской долиной. Трудно описать все разнообразие форм окружающих гор: пирамиды, шатры, кубы, палатки, конусы, изрезанные долинами, ущельями, усложненные гребнями, обрывами, ступенями, тускло раскрашенные всеми оттенками охры, хотя вблизи все камни лилово-бурые…

И от этого простора, от высоты, от ветра охватывает чувство полета. Кажется, оттолкнись от камня — и взлетишь, поддерживаемый сильным, упругим ветром. Чтобы увидеть и почувствовать это, стоило подняться сюда, в мир ветра и камня…