Снежная королева - [23]

Продавец, полагает Баррет, выступает в этой ситуации садистом, но совсем безвредным – ведь никто же, выходя из магазина с покупкой, которая ему не по карману, не бросается с отчаяния под колеса поезда. Поэтому и получается у Баррета, не отягощая себя чувством вины (чувством чрезмерной вины), вживе наблюдать за тем, о чем читал в “Госпоже Бовари”, “Будденброках” и “Обители радости”.

Баррет зажег только тусклую лампочку, она стоит часовым возле кассового аппарата, проливая на ближайшие окрестности приглушенный янтарный свет. Снаружи едва различимые за стеклом силуэты медленно проплывают вдоль по Шестой Северной улице.

До открытия остается восемнадцать минут.

Он чуть ли не столбенеет от удивления, когда в магазине, отперев дверь своим ключом, появляется Бет.

Она медлит немного в прямоугольнике света со снежной улицы. Кажется, ей на мгновение стало странно от того, что она здесь.

Баррету тоже на мгновение становится не по себе. Точно ли она пробудилась от своего беспрерывного сна? Вроде она должна бы сейчас тихо и мирно, без лишней суеты увядать дома в постели?

– Привет, – говорит она.

Баррет отвечает ей не сразу. Прежде чем произнести “привет”, ему надо принять Бет обратно в мир живых.

Одета она так же, как одевалась все последнее время. Белая бандана (а не какая-нибудь там старомодная шляпка) с утонченной небрежностью повязана на лысой голове, белый свитер и белые лыжные штаны, на ногах – белые туфли на высоком каблуке (и это в такую метель).

Баррет подходит к ней с видом ученого, которого оторвали от его многоумных занятий. Бет отряхивает снег со своих хрупких плеч.

– Ты чего пришла? – спрашивает он.

Она смело улыбается в ответ.

Страшно подумать: Баррета начинает утомлять ее смелость, ее победы над собой. Слишком много на них уходит времени и сил.

– Так, захотелось сегодня, – говорит она.

Мгновение спустя Баррет возвращается в свой обычный, человечный образ. Он обнимает ее, помогает отряхнуться от снега.

– В такую-то погоду? Покупателей сегодня человека три зайдет, больше не будет.

– А мне захотелось, – повторяет она и смотрит на него не терпящим возражений воинственным взглядом, с каким полуголодный мальчишка может размахивать знаменем на баррикаде или отважная девушка-детектив – настаивать, что преступление еще далеко не раскрыто; Баррет читал в этом взгляде тираническое своеволие смертельно больного человека: для меня больше не существует логики и причинных связей, я делаю не то, что нужно, а то, на что еще способна, и с каждой удачей меня надо поздравлять.

– Ну и здорово, – говорит Баррет.

Бет придирчивым хозяйским взглядом (магазин они с Лиз открыли вдвоем, деньги дала Лиз, а Бет придумала стилистику и вложила в предприятие свое безошибочное чутье того, что и когда у них станут покупать) окидывает торговый зал, где царит идеальный порядок.

– Неплохо выглядит, – говорит она.

И замолкает. Сколько ее не было… Недели три? Или больше?

– Можно открывать.

Бет делает несколько шагов.

– Джинсы не там лежали, – говорит она.

– Да? Точно. А теперь здесь лежат.

– Они должны быть ближе ко входу.

– Ну, я их как бы переложил. Туда, вглубь, подальше.

– Джинсы – это несущий элемент, – говорит Бет. – Какова главная потребность человека?

Баррет произносит с выражением:

– Найти для себя идеальные джинсы, которые бы сидели как влитые и так подчеркивали достоинства фигуры, что всякое мыслящее существо на планете хотело бы тебя трахнуть.

Она морщится от его художеств. Мантра, которую Бет ожидала услышать, звучит немного иначе: Все люди хотят найти себе идеальные джинсы. Все уверены, что идеальные джинсы изменят жизнь к лучшему. Человек, который нашел себе джинсы, начинает покупать аксессуары.

– Если хочешь, переложим их обратно вперед, – предлагает Баррет.

– Да, так будет лучше.

Оказывается, от ощущения собственной значимости, которое дается ему в виду скорого конца, смертельно больной может становиться более, а не менее докучливым, чем прежде. Кто бы мог подумать?

* * *

Проводив Бет до метро, Тайлер возвращается в привычный кухонный уют, тем более комфортный, что в квартире больше никого, насыпает себе две – нет, пусть будет четыре – дорожки и вынюхивает их одну за другой. Он всем существом ощущает звонкий подъем, искра пробегает по нейронам, сознание пронзительно проясняется.

В замоченную кастрюлю падает с крана очередная капля. Похоже, это добрая весть свыше.

Тайлер внезапно и с полной уверенностью осознает, что Бет поправится. Врачи говорят, что шанс у нее есть, а они же вроде принципиально никогда не обнадеживают больных понапрасну.

Бет выздоровеет. Тайлер закончит свою песню, и она наконец будет именно такой, какую он пытается написать уже много лет.

Он чует эту песню у себя над головой. Он почти слышит ее – нет, не мелодию, а шелест ее крыльев. Еще немного, и он подпрыгнет и схватит ее обеими руками, прижмет к груди. И нестрашно, что она больно проедется перьями по лицу, что может поклевать и поцарапать когтями. Плевать. Ему хватит проворства, он готов, он не боится.

Он в конце концов добьется своего, в ближайшее воскресенье тут, в гостиной, пройдет скромная церемония. Все у них устроится. Тайлер напишет красивую, выразительную песню. Баррет найдет крепкую любовь и подобающую работу. А Лиз… Лиз надоедят молоденькие парни, надоест ее собственная решимость превратиться в колоритную пожилую даму, живущую в утрированном одиночестве. Она встретит мужчину, которому удастся дольше обычных нескольких месяцев удерживать ее интерес к себе, который научит ее домашней близости, тихим семейным радостям – древнейшему испытанному источнику человеческого счастья, кроме Бет, известному практически всем.