Снегопад - [2]

«Наш паровоз вперед летит…» – пел гусар хриплым басом, и, время от времени, прикладывался к бутылке венгерского. «Родина моя, Белоруссия», – подтягивали ему из кареты.

Кузьмич попытался проехать мимо незамеченным, но гусар окликнул его, предложив выпить. К тому времени звездный странник уже окончательно замерз и от выпивки отказаться не смог. Всадник медленно приблизился к карете и залез на крышу, сев рядом с гусаром. Оставшись без седока, лошадь Ивана Кузьмича сразу положила свою морду гусару на колени, закрыла глаза и подхалимски помурлыкала, после чего попросила у него закурить. Гусар достал из кармана штанов мятую пачку «Стюардессы» и угостил.

– Надолго вы сюда? – поинтересовался он у Ивана Кузьмича, давая лошади прикурить.

– Как бог на душу положит, – прокашлял тот.

– Да, этот может, – посочувствовал ему гусар и стал снимать сапоги. Но в этот момент его окликнули из кареты нежным женским голосом.

– Поручик, идите к нам!!!

Гусар извинился, залпом осушил бутылку и полез внутрь.

А Кузьмич остался сидеть на крыше в одиночестве. Свесив ноги, он посмотрел вниз и попытался разыскать там Землю. Разглядев, занялся поисками своего девятиэтажного дома и балкона, который он позабыл закрыть.

– Снегу за ночь наметет, – огорчился Кузьмич, но тут же вспомнил, что он, вероятнее всего спит, и поэтому снегу намести никак не может. Но на душе все равно было неспокойно.

Карета неожиданно громыхнула. Затем вообще остановилась, наклонившись на бок. От нее отвалилось колесо и покатившись куда-то к Юпитеру. Из распахнувшейся дверцы выскочил гусар и побежал его догонять, крича что-то на ходу и размахивая руками. Иван Кузьмич остался сидеть на покосившейся карете, а снег все падал и падал…

О многом задумался Иван Кузьмич, многое вспомнилось ему. Всплыла вдруг из памяти встала перед ним жена его, Клавдия Ивановна. Любил ли ее Иван Кузьмич? Не из-за него ли сошла в могилу так рано? А может оттого, что не любил, а притворялся и сошла? И вообще, любил ли Иван Кузьмич кого-нибудь? Хотя нет, лошадей любил. А не Клавдия ли Ивановна и явилась к нему теперь в образе лошади?

Кузьмич внимательно посмотрел на животное. Лошадь мирно посапывала в такт падающим снежинкам, прикрыв глаза и попыхивая тлеющей в зубах сигаретой. Снежинки, падая на ее морду, тут же таяли и, время от времени, стекали холодными ручейками. Иван Кузьмич отогнал от себя неприятные мысли и сказал кобыле:

– Ну, милая, поехали к дому, нагулялись мы с тобой.

Пенсионер снова перебрался в седло. Лошадь встрепенулась и с места взяла в галоп. Мимо замелькали звезды, а потом и вовсе слились в сплошные белые линии. От такой бешеной скачки у Ивана Кузьмича захватило дух, он закрыл глаза и вцепился в гриву мертвой хваткой.

Когда через час он снова открыл глаза, то обнаружил, что они уже пролетают мимо спящей Медведицы. Ни о чем, не догадываясь, Медведица лежала на боку и во сне сосала лапу. Видимо, ей снилось что-то хорошее, так как она время от времени время от времени улыбалась сновидениям. «Наверное, он снится себе маленьким медвежонком», – почему-то подумал Иван Кузьмич и еще крепче ухватился за гриву.

Впереди показались перистые облака, почти полностью укутавшие голубую планету. «Скоро дома будем», обрадовался пенсионер-кавалерист. На всем скаку они подлетели к балкону. Едва начинало светать.

Кузьмич слез с лошади, потоптался немного на балконе и толкнул дверь. На кухне снега не было.

– Ну, ты заходи еще, погуляем, – сказал он и вошел в квартиру.

* * *

Лошадь уже давно перебралась к Ивану Кузьмичу. В большой комнате он устроил для нее конюшню. Сам смастерил деревянные ясли и даже украсил их инкрустацией. Сено, правда, приходилось возить из-за города, но зато теперь вместо купания в широкой и чистой реке, лошадь охотно принимала ванну.

По вечерам они часто засиживались на кухне. На небо выбирались теперь довольно редко. Лишь когда дела по хозяйству немного отпускали Кузьмича. Да и звезды теперь стали не те, потускнели, поосыпались. Но, все-таки время от времени им удавалось проскакать по отдаленным системам лихим галопом, попугать ленивых ангелочков или погоняться за какой-нибудь одичавшей кометой. Однако, со временем, лошадь постарела, да и Иван Кузьмич разменял восьмой десяток, поэтому их стали чаще замечать просто на крышах.

Иван Кузьмич все больше любил прогуливать лошадь вдоль проспекта Просвещения, да изредка по Гражданке. Но бывали дни, когда они уходили на самую окраину и бродили там по тихим малоизвестным улицам.

Вдыхая звездный аромат длинных ночей, любили они сидеть на самом краю крыш, курить и наблюдать за проезжавшими внизу машинам. В такие минуты они не разговаривали друг с другом. Бог знает, о чем думала лошадь, тихо посапывая в сладкой полудреме, но Иван Кузьмич обретал душевный покой, ни с чем не сравнимый и ранее ему не ведомый.