Снегири - [40]

Его тарелка была уже практически пустой, взрослые были увлечены перечислением наших недугов и описанием собственной героической борьбы с ними, а я все еще не могла придумать, что бы такое сказать, чтобы он перестал улыбаться. И тут заговорил он:

– Меня зовут Митя, хочешь, поменяемся тарелками?

Прежде чем я успела ответить, передо мной оказалась пустая тарелка. Мальчик продолжал улыбаться. В этот момент тетушка отвлеклась от разговора и обратилась ко мне:

– Сразу после обеда начинаются занятия, я тебя провожу.

– Зачем? – вмешалась мама мальчика. – Митя ее проводит.

– Очень хорошо, – обрадовалась тетушка, – тогда я узнаю про процедуры. Моего мнения никто не спросил, отчего я разозлилась еще больше.

Доедая рис, я подумала, что, может, мы окажемся в разных классах. Я совершенно не хотела общаться с этим мальчиком. Кроме того, я чувствовала себя обязанной за суп. Быть должной я не любила и не знала, что делать. «Вряд ли мы будем в разных классах», – внезапно поняла я. Конечно, этот санаторий был большим, но я знала по опыту, что детей на целый класс набирается редко, да и учителей обычно мало, поэтому несколько классов занимаются в одном помещении. И мы все равно будем встречаться три раза в день за едой. Общение было неизбежным. Все то время, которое я предавалась мучительным размышлениям, мальчик продолжал смотреть на меня и улыбаться. Я вздохнула, подняла голову, посмотрела на него и улыбнулась неизбежному:

– Меня зовут Эльза, Даша и Маруся. Тебе как больше нравится?

– Даша, – продолжая улыбаться, ответил он.

Пока мы шли в школьные помещения, расположенные в другой части здания, Митя успел рассказать, что они приехали из Абхазии, что здесь очень хорошо, что сразу за санаторием потрясающие горки, а в парке целые стаи снегирей, которые едят с рук. Также мы успели выяснить, что нам обоим нравится Жюль Верн и не нравится Дюма, что я плохо учусь, а он отличник, и что у него тоже есть младший брат. Когда мы дошли до нашего класса, мне казалось, что я знала Митю всегда и что лучшее из всего произошедшего за год – то, что мы оба оказались именно в этом санатории.

Школьные занятия в санаториях и больницах были чистой формальностью. Как правило, учитель задавал какие-нибудь упражнения из учебника и уходил или читал книжку. Поэтому мы, открыв учебники, продолжали разговаривать.

– Смешно, – сказала я, – в учебниках по чтению и на открытках всегда рисуют цветы, еще что-нибудь про весну и восьмое марта. Зачем? Ведь в марте снег еще даже не начинает таять.

Митя удивленно смотрел на меня.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он.

– Ну как что? И в мае – на всех открытках цветущие яблони, а яблони редко зацветают так рано. И еще в стихотворении: «Снег выпал только в январе» – это же неправда, снег выпадает в ноябре, а иногда и раньше!

Митя продолжал удивленно смотреть на меня. Он сказал, что ему тоже всегда казалось это странным, только наоборот – по учебнику все зацветало слишком поздно… Сопоставив эти и многие другие факты, мы решили, что учебники специально так сделаны, чтобы никому не было обидно.

После занятий мы пошли гулять. Митя сказал правду – горки были такой высоты, что захватывало дух, и столько снегирей я не видела никогда; Митя, как выяснилось, вообще видел их впервые в жизни. Сначала мы попробовали понять, на что больше похожи снегири – на яблоки, цветы или ягоды. Но потом стало ясно – снегири не похожи ни на что, только на снегирей. Они садились на протянутые руки и осторожно склевывали крошки, всегда по одному и очень осторожно. А если стоять достаточно долго, то на руку садилась самочка – их было намного меньше, грудки у них были не красные, а серо-розовые, и они были очень пугливые…

После вечерних процедур был ужин, на котором давали сыр. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Из всей еды я любила только сыр. Но дома сыр был очень редко. А тут давали целых четыре ломтика, причем настоящего сыра, а не плавленого или колбасного. Я могла съесть значительно больше, чем четыре, но больше не было. Однако когда ужин начал подходить к концу, выяснилось, что многие сыр просто не доедали, оставляя нетронутые ломтики на столах. Тетушка, заметив это, сказала: «Маруся, ты можешь пойти и взять себе немного». Но в том-то и дело, что я не могла! Я ужасно стеснялась, и вообще мне казалось, что предложить такое при Мите и его маме было неправильно. Поэтому я никак не отреагировала на предложение тетушки.

– Странно, – говорила тетушка, когда мы поднимались к себе в номер, – ты же любишь сыр. Опять фокусы?

Я молчала.

– Жаль, – продолжала она. – Я думала, что ты хоть здесь будешь нормально питаться и твои синяки под глазами наконец-то исчезнут.

Услышанное поразило меня до глубины души.

– У меня синяки под глазами? – переспросила я.

– Ну конечно! Посмотри на себя в зеркало, ты бледная как смерть, кроме глаз вообще ничего не осталось! Тебе надо больше есть. Я обещала бабушке с дедушкой, что, когда мы вернемся отсюда, ты перестанешь просвечивать. Зайдя в номер, я бросилась к зеркалу.

Тетушка была права, и как я раньше этого не замечала? У меня были огромные круги под глазами. Мне стало страшно: а вдруг Митя их заметит? Конечно, он не перестанет со мной дружить, но все равно это ужасно. И главное, что я могу с ними сделать? Конечно, можно два дня не выходить из номера, но вряд ли за это время, сколько бы я ни заставила себя съесть, они исчезнут. Нет, это был не выход. Я еще раз критично осмотрела себя в зеркало. Во мне не было ничего красивого. То есть в обычной жизни было, целых две вещи – то, как были заплетены мои волосы, и манжеты с воротничком на школьной форме.