Снайпер - [3]
«Запомнил уже меня! — не без удивления подумал Волжин. — И фамилию запомнил точно!»
Даже товарищи по отделению все еще частенько говорили вместо Волжин — Волгин, а вот парторг с первого же разу назвал его правильно, — это очень понравилось молодому солдату. Он особенно лихо щелкнул каблуками, вытянулся и отчеканил:
— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант?
— Я вас слушаю. Что скажете?
Волжин начал, слегка волнуясь.
— Видите ли, товарищ лейтенант… дело такого рода. Мне кажется, полезно знать язык врага…
— Точно. Полезно! — кивнул головой офицер.
— Видите ли, товарищ лейтенант, в школе я учился, кое-что по-немецки понимаю. Но произношение у меня никуда не годится. Настоящие немцы совсем не так говорят, словно бы другой язык! Как бы мне, товарищ лейтенант, произношение выправить?
— Дело возможное, — улыбнулся офицер. — А ну, скажите-ка что-нибудь по-немецки.
Волжин старательно выговорил несколько слов.
— Да… произношение чистое, — усмехнулся лейтенант, — чисто русское. Вот, послушайте эти же слова на настоящем немецком языке…
Так незаметно начался первый урок немецкого языка, за которым последовал второй, и третий, и четвертый.
Более старательного и более толкового ученика у лейтенанта Бокова не было. Тонкий слух позволял Волжину улавливать все те оттенки звуков, которые неузнаваемым делают одно и то же слово. Лейтенант Боков вошел во вкус преподавания и энергично командовал:
— Глотайте концы! Середину слова жуйте, будто у вас каша во рту.
— Какая каша, товарищ лейтенант? — не выдержав, фыркал Волжин.
— Крутая! Гречневая. Жуйте, а после разом выплевывайте.
— Будто каша не понравилась?
— Вот, вот! Энергично выплевывайте. Ну! Так, так!
Почти ежедневно слышались в землянке лейтенанта Бокова эти команды и выкрики Волжина, которому, как он шутил, никогда еще не доводилось жевать столько крутой каши и так много плеваться.
Волжин не гнался за многим: он хотел выучиться произносить, как заправский немец, всего лишь несколько фраз. У него был составлен особый списочек — нечто вроде разговорника с довольно странным подбором целых фраз и отдельных слов. Там были, например, такие фразы: «Ты с кем говоришь, осел? Я тебя научу, как со старшими разговаривать, грязная свинья! В карцер!»
Лейтенант Боков был очень доволен своим учеником. Он разделял убеждение Волжмна, что немецкий язык может пригодиться снайперу. Ведь ему, как и разведчику, нередко случается находиться очень близко к врагу или даже во вражеском расположении. В нейтральной полосе ночью снайпер может столкнуться с немецким патрулем… Да мало ли еще всяких случаев бывает?
Лейтенант Боков не мог нахвалиться своим учеником, а Пересветов не видел в увлечении друга ничего хорошего, считал это «блажью».
— К чему тебе немецкий язык? — басил он рассудительно. — Бывает, стрелки из своих траншей с немцами переругиваются. Ну, тут интересно, конечно, какое-нибудь немецкое словечко подпустить. Позабористее! А для снайпера такое развлеченье не годится. Наше дело тихое, молчаливое. Сидишь — молчишь. Стрельнул-тем более помалкивай… Нет, Вася, зря ты время тратишь. Не досыпаешь из-за этой немецкой учебы. И письма домой писать перестал. А мать, небось, ждет не дождется письмеца от тебя. Я вот отцу два-три письма в неделю посылаю.
При этих словах друга Волжин тяжело вздохнул. Время-то он нашел бы, но писать было необыкновенно трудно: тут он вступал в конфликт со своей совестью. Дело в том, что, не желая тревожить мать, он не сообщил ей, что попал уже на фронт, а написал только, что изменился номер их полевой почты: пусть думает, что он находится по-прежнему в тылу, в полной безопасности — так ей, полагал он, будет легче. Но ложь, пусть даже «святая ложь», как ее называют, была противна его натуре. Поэтому писать матери было для него так мучительно, и писать он стал действительно редко…
Затишье, как всегда, кончилось неожиданно. Ночью батальон подняли по тревоге и перебросили в траншею на правый фланг участка, обороняемого полком.
Здесь Волжин и Пересветов поняли, что тот обстрел в пути, который солдаты называли «боевым крещением», и все те огневые налеты, которые бывали и в дни «затишья», — все это еще не было настоящим боевым крещением. Настоящее боевое крещение начиналось только теперь.
Как было установлено позднее, противник ударил в стык двух полков силами трех батальонов пехоты, которую поддерживали артиллерия и минометы.
Бой начался на рассвете и закончился только к полудню. За это время гитлеровцы пять раз ходили в атаку.
Под прикрытием сильного огня минометов им удалось добежать почти до самого бруствера нашей траншеи. Тогда капитан Ивлев поднял свой батальон в контратаку. В облаках дыма и пыли, заволакивавших бруствер, выросли грозные фигуры со штыками наперевес. Завязалась рукопашная схватка.
— За Родину! За Сталина! За Ленинград! — прокатилось вдоль бруствера в тишине, сменившей грохот стрельбы (теперь хлопали только отдельные пистолетные вы-стрелы, да иногда гремела ручная граната).
Рядом, плечом к плечу, дрались с врагом Волжин и Пересветов. Тут им пригодились приемы, которым обучали в запасном полку. Они кололи врага штыками и наносили сокрушительные удары прикладами. Оба были сильные и ловкие парни.
