Снайпер - [17]

Могло пройти не только несколько минут, но и несколько часов до нового выстрела гитлеровца, но это ничего не значило — терпение настоящего снайпера безгранично.

Наша пехота продолжала дразнить фашиста, «модернизированный» автомат Шаповалова перекочевал уже в третью бойницу.

Услышав треск новой очереди этого автомата, Волжин увидел бледный огонек — как раз на пеньке прицела — и сейчас же спустил курок.

После этого гитлеровский снайпер больше не стрелял: то ли он был убит, то ли понял, что его ловят, и затаился.

На огонь шаповаловского автомата отвечали только стрелки из немецкой траншеи. Командир взвода приказал убрать автомат из бойницы.

Солнце клонилось к закату. В лучах его порозовели кирпичи развалин, а малина стала рубиновой. Когда там, среди малинника, стоял хорошенький домик, в этот закатный час солнце светило ему в окошки, прощаясь с его обитателями. Теперь оно озаряло лишь бесформенные кирпичные груды, видневшиеся меж кустов, и черную печную трубу, похожую на обгорелый ствол дерева. Волжин еще пристальнее стал всматриваться в кусты: при таком освещении заметить вспышку выстрела было очень трудно.

Вдруг у подножия трубы мелькнул солнечный зайчик.

«Фашист в нашу сторону смотрит», — подумал Волжин, испытывая радость, что враг обнаружился, и одновременно некоторую тревогу:

«Не заметил ли он нас?»

Блеск появился на стыке их секторов. Кому же стрелять? Стрелять обоим, конечно, глупо, недопустимо. Поэтому, хотя Волжин сразу же взял блеск на прицел, он не выстрелил, ожидая, не выстрелит ли Пересветов («перебивать» цели у друга Волжин, конечно, не собирался). И тут же родилась новая мысль: «Стрелять нельзя! Какой дурак станет смотреть в бинокль прямо против солнца? Неправдоподобно! Похоже на ловушку!» Вспомнилась «баночка», на которую подловили его когда-то. Конечно, сейчас блеск оптики мог бы появиться; солнце светило в сторону противника. Только гитлеровец-то не так прост! Волжин хотел как-нибудь предупредить Пересветова, чтобы он не стрелял, но было уже поздно: тот выстрелил.

И сейчас же в каску Пересветова ударила пуля. Он почувствовал, как что-то обожгло ему лоб, и инстинктивно пригнул голову. По каске скользнула вторая пуля, давшая рикошет. Пересветову стало жарко. Сердце сильно колотилось в груди.

«Видит меня, гад… бьет точно… Сменить ОП надо, — замелькали тревожные мысли. — Нет, надо лежать без движения. Стану переползать, хуже будет!..»

Волжин хорошо слышал оба вражеских выстрела, но вспышку заметил только вторую и стрелять по ней не стал. Удержала его не боязнь обнаружить себя (чтоб поддержать друга, он ничего не побоялся бы), а здравое соображение: после двух выстрелов снайпер, конечно, ушел с того места и стрелять бесполезно.

Теперь уже не приходилось сомневаться в том, что гитлеровец их ловит — блеск оптики он имитировал. Очень досадно было, что Пересветов так оплошал. Неужели он погиб? Острая боль сжала сердце Волжина. Увидеть, что с Пересветовым, было нельзя. Волжин тихонько «квакнул». О, радость! В ответ послышалось знакомое басистое «кваканье». Значит, Пересветов, во всяком случае, жив. Но, наверно, ранен. Помочь ему сейчас было невозможно. А в «лягушачьем лексиконе» не находилось слов, чтобы узнать о его состоянии. Приходилось ждать. Необходимо было продолжать наблюдение за позициями врага. Может быть, он все же как-нибудь обнаружится? Если он выстрелит еще раз с той же ОП, это будет его последний выстрел.

Волжин смотрел в бинокль на малиновые кусты, пока они не стали фиолетовыми, а потом — синими. Солнце закатилось, последний багрянец сошел с верхушки печной трубы, и вся она стала черной.

Только когда все помутнело и почернело, Пересветов расправил затекшие руки и ноги. Лоб у него сильно саднило. Он снял каску и пощупал рукой больное место, там было мокро — кровь. «Пустяк! — решил он. — Опять царапина. Везет мне на царапины. То в руку, то в лоб!»

Тут к нему подполз Волжин. Он очень обрадовался, узнав, что Пересветов только легко ранен, и сейчас же перевязал ему лоб бинтом из индивидуального пакета. После этого они снялись со своих позиций и направились «домой». Долго шли молча, потом Волжин тихо, чуть слышно проговорил:

— Дела наши сегодня не блестящи.

— Дрянь дела! — буркнул Пересветов.

— Можно сказать и так, — согласился Волжин. — Что мы имеем на данный момент? Снайпера не уничтожили — раз. Сами еле живы остались — два… И черт же дернул тебя стрелять по блеску! Неужели ты не мог сообразить, что такой осторожный снайпер не станет смотреть в бинокль прямо против закатного солнца?

Пересветов угрюмо молчал. Ему было очень стыдно и тяжело. Волжин понял его чувства и заговорил мягко:

— Погорячился ты, Ваня, поспешил! Да ведь, может, и сам бы я тоже стрельнул — только вовремя «баночку» вспомнил.

— Мы ему, гаду, те пули с процентами вернем! — пробасил Пересветов.

— Будьте уверены! — поддержал Волжин. — Это дело мы доведем до конца. Знаешь что? Отдохнем часика два и до света — снова туда же! Только как у тебя голова? Может, в санчасть пойдешь?

— Ерунда! Я уж и забыл про это. Верно, только кожу поцарапало. Даже без Маруси обойдется. Везет мне на царапины! Повязку под каской не видно, значит — порядок. Молчок! Главное — дело довести до конца. Неужто мы с этим гадом не справимся? Неужто подкачаем и оскандалимся?