Смысл тревоги - [13]

.

Мы уже высказывали мнение о том, что вера в разум, как его понимали ведущие мыслители семнадцатого века, устраняла тревогу. Эту гипотезу подтверждает тот факт, что Паскаль, который не мог принять рационалистического решения проблемы человека, не мог отвернуться и от вопроса тревоги.

Но среди общего потока мысли того времени Паскаль являл собой исключение[62]. Господствующее убеждение в том, что с помощью разума можно покорить природу и упорядочить эмоции человека, в целом вполне удовлетворяло ведущих мыслителей того времени, поэтому они почти не касались проблемы тревоги. Я полагаю, что позиция Спинозы и его выдающихся современников в то время не порождала внутренней травмы, которая причиняла боль мыслителям девятнадцатого столетия и причиняет боль огромному числу людей двадцатого века. Основополагающая вера в силу автономного разума создавала психологическое единство культуры, которое стабильно просуществовало до девятнадцатого столетия, после чего началось его разрушение.

Кьеркегор: тревога в девятнадцатом веке

В девятнадцатом веке единство культуры начинает распадаться. Именно этот процесс распада во многом определяет характер тревоги наших современников. На место веры в автономный разум, которая совершила переворот в обществе и определила развитие современной культуры, встает «технический разум»[63]. Человек все сильнее подчиняет своему контролю физическую природу, а параллельно происходят глубокие изменения структуры во всех сферах человеческого общества. О социологических и экономических аспектах этих изменений мы поговорим в других разделах книги, а сейчас нам важно понять, как к тому времени изменились представления о человеке.

Это был период «автономных наук». Каждая наука развивалась в своем собственном направлении; но, как замечает Кассирер, у наук не было никакого объединяющего принципа. Именно об угрожающих последствиях работы такой «фабрики наук» предупреждал Ницше. Он видел, что, с одной стороны, быстро развивается технический разум, а с другой — происходит разрушение человеческих идеалов и ценностей, и боялся, что все это приведет к зарождению нигилизма. В девятнадцатом веке представления о человеке, как правило, связывалисьс эмпирическими научными данными; но поскольку сама наука была лишена объединяющего принципа, появилось великое множество различных попыток понять человека. «Каждый отдельный мыслитель, — говорит Кассирер, — предлагает свою собственную картину человеческой природы», — а поскольку каждая отдельная картина основывается на эмпирических данных, любая «теория превращается в прокрустово ложе, которое должно привести научные факты в соответствие с уже готовой концепцией»[64]. Кассирер продолжает:

«Из-за этого процесса наши современные теории о человеке лишены своего центра. Вместо этого мы пришли к полной анархии мышления… Богослов, ученый, политик, социолог, биолог, психолог, этнолог, экономист — каждый подходил к проблеме человека со своей точки зрения. Свести воедино все эти разные аспекты и точки зрения было невозможно… Каждый мыслитель, описывающий человеческую жизнь, в итоге опирается на свои собственные концепции и критерии».

Кассирер полагает, что такое разнообразие противоречащих друг другу идей «не только порождало серьезные теоретические проблемы — оно несло в себе угрозу для всей этики и культуры»[65].

В девятнадцатом веке происходит культурное раздробление. Оно касается не только теорий или наук, но и других аспектов культуры. В эстетической области появилось такое явление, как «искусство для искусства». Одновременно искусство особенно резко отделяют от природы (в конце века против этих тенденций боролись Сезанн и Ван-Гог). В религии вопросы веры или обряды отделились от повседневной жизни. Культурное раздробление семейной жизни изображено Ибсеном в «Кукольном доме». Что касается психологической жизни человека, то для девятнадцатого века характерно отделение «разума» от «эмоций», а конфликт, возникающий между ними, должен был разрешаться с помощью произвольного усилия (то есть воли), что, как правило, приводило к отрицанию эмоций.

Вера в способность разума управлять эмоциями, свойственная семнадцатому веку, превратилась в привычку вытеснять эмоции из сознания. Это позволяет понять, почему социально неприемлемые импульсы (например, сексуальность или ненависть) отрицались с особенной силой.

Такая ситуация психологической раздробленности создала проблему, над которой начал работать Зигмунд Фрейд, и его труды можно как следует понять лишь в историческом контексте. Открытие бессознательных процессов, появление психоаналитических техник, позволяющих найти основы для психологического единства человека, — все это появилось на фоне раздробленности личности девятнадцатого столетия[66].

Неудивительно, что именно в девятнадцатом столетии, когда было нарушено психологическое единство, перед мыслителями встала проблема тревоги. Неудивительно также, что в середине этого же столетия Кьеркегор пишет свою работу, в которой тревога исследуется полнее и, возможно, глубже, чем в трудах любого из его предшественников. Нарушение единства, естественно, порождало тревогу. Чтобы заново найти основы единства личности, необходимо было поднять проблему тревоги и, насколько возможно, попытаться ее разрешить. Такую работу и проделал Кьеркегор, а позже — Фрейд.