Смутная пора - [44]

– Ах, старый черт! – улыбнулся Петр. – Верно, стало быть, говорится: седина в бороду, а бес в ребро… А подсылок неприятельских доносчикам не было?

– Не было, ваше величество…

– Гм… Какое же наказание за лживый донос определить изволили?

– Полагаем, государь, справедливей всего отправить обоих доносителей на Украину, огласить их вины пароду и предать казни, дабы неповадно было другим чернить безвинного…

Петр задумался. Можно, конечно, отменить казнь, сослать доносчиков в Сибирь. Но гетман, пожалуй, останется недоволен. Допускать же этого сейчас никак нельзя. Гетман столько лет служит верой и правдой, а в скором времени от него, очевидно, потребуются и большие услуги… Ведь шведские войска стоят почти на украинских рубежах…

– Быть по сему, – сказал наконец Петр, – Отправить лжедоносчиков на Украину и, ежели гетман милости искать для них не будет, свершить, как определили…

Мазепа о милости для своих врагов и не думал.

Он отписал царю, что нельзя оказать милосердия клеветникам, «дерзнувшим языком льстивым и лживым блудословить о превысочайшем вашего царского величества гоноре и здравии, за которое всем нам, под высокой вашей державой и сладчайшим государствованием пребывающим, должно и достойно до последней капли крови стоять и умирать, и не токмо противное что оному чинить и сочинять, но и помыслить страшно, ужасно и душепагубно».

15 июля недалеко от Белой Церкви, в местечке Борщаговке, где стоял гетманский обоз, «при всей Посполитой Речи генеральной и при многом собрании всего малороссийского народа» несчастным «лжеклеветникам и всенародным возмутителям» отрубили головы. Тела их погребены в Киево-Печерской лавре.

Там над их могилой до сих пор уцелели каменные плиты с трогательной надписью, сочиненной неизвестно кем вскоре после этих событий:

«Кто, еси мимо грядый о нас неведующий!

Елицы зде естесмо положены сущи.

Понеже нам страсть и смерть повеле молчати,

Сей камень возопиет о нас ти вещати:

За правду и верность к монарсе нашу

Страдания и смерти испиймо чашу.

Злуданем Мазепы всевечно правы.

Посечены заставше топором во главы,

Почиваем в сем месте Матери Владычне,

Подающие всем своим рабом живот вечный.

Року 1708 месяца июля 15 дня посечены средь обозу войскового за Белою Церковью на Борщаговке благородный Василий Кочубей, судья генеральный, и Иоанн Искра, полковник полтавский, привезены же тела их июля 17 в Киев и того же дня в обители святой Печерской на сем месте погребены».[30]

XII

Петру Колодубу удалось бежать на Украину. Сюда же мелкими группами и поодиночке стекались другие уцелевшие от расправы булавинцы.

А Украина после казни Кочубея была полна толками и слухами о том, будто гетман замышляет перевесть казацкую старши?ну и отложиться от царя. Возможно, такие слухи исходили от единомышленников Кочубея, а впрочем, кто тогда не болтал об этом, прибавляя к слышанному малую толику домысла.

Петро Колодуб гетмана ненавидел. Вспоминались разговоры селян, страшные рубцы на Лунькиной спине, ссылка батьки Палия… Не может пан Мазепа желать добра народу!

Однако булавинцев и голытьбу, мечтавших повернуть жизнь по-своему, слухи сильно волновали… Петро решил добраться до Батурина, все разузнать.

… Конечно, Петро Колодуб не знал, что гетман, подготовляя измену, решил увеличить численность своего сердюцкого полка, поручив Филиппу Орлику тайно вербовать в сердюки людей, на которых можно положиться. Булавинцы, бежавшие с Дона, казались самыми надежными. Они ведь находятся вне закона, царь требует их выдачи. Булавинцы ненавидят царя за кровавую расправу и будут драться насмерть.

– А для большого соблазна, – с лукавой усмешкой сказал гетман писарю, – пусть тешат себя, будто я тайный недруг панства и будто донской бунт моим попущением воздвигнут… Ясно тебе?

– Ясно, пане гетман, – ответил Орлик. – С такой приманкой всех к рукам приберем…

Первым был соблазнен и принят в сердюки хорошо известный Петру Колодубу храбрый и веселый булавинец Грицко Омельянюк. Встретив его в батуринской корчме, одетого в синий сердюцкий кафтан, Петро сначала глазам не поверил:

– Грицко! Ты ли это?

Омельянюк, бывший под хмельком, поднялся со скамьи, сжал товарища в мощных объятиях:

– Петро! Братику! Дивитесь, люди добрые! Я ж тебя за упокой помянул…

– Поведай наперед, как ты душу дьяволу продан и в сердюки затесался? – промолвил невесело Петро, освобождаясь от объятий.

– Тю, дурень! – рассмеялся Грицко. – Мы ж войско гетмана, а гетман…

Он не договорил, оглянулся, потянул Петра за рукав в сторону, закончил шепотом:

– За вольность общую, как батько Кондратий, подняться гетман хочет…

– Не верю, – мрачно отозвался Петро. – Быть не может, чтобы пан Мазепа…

– Ты выслушай сперва, – перебил Омельянюк. – Я же сам, как ты, дивился, да генеральный писарь явные знаки объявил…

– Какие знаки?

– Замысла его против панов и царского величества… Порукою тому, что гетман тайно от царя обороняет всех бежавших с Дону…

Последний довод был очень убедителен. Что мог возразить простой, не искушенный в хитростях казак? Он твердо знал, что царь и панство бунтовщиков покрывать не станут, а тут – смотри, как все оборачивается.