Смотри, что принесли наши сети - [5]

Проснулся он от того, что автобус остановился. Стояли, видимо, уже давно. На улице стемнело, и салон призрачно освещали вывески то ли кафешек, то ли магазинов. Водила зачем-то раскрыл двери, и сырой холод тянул по ногам. Макс зябко поежился. Скрученное неудобным положением тело не хотело просыпаться. Но он уже чувствовал, как болит придавленное тяжелым соседом плечо, как занемела щека, как отсырел касавшийся окна воротник.

Попробовал выпрямиться. Толстяк на соседнем кресле все так же дрых, тяжело, с почти неслышным свистом втягивая воздух сквозь раскрытые пухлые губы. Эх. Макс потянулся и резко наклонился вперед. Толстяк качнулся. Покосился коричнево-красным глазом.

— Выходишь?

От неожиданности, что он, оказывается, умеет говорить, в смысле — понятно говорить, Макс растерялся, буркнул что-то неопределенное.

— А. Ну сиди тогда, — сосед разлепил уже оба глаза, пузато-больших, желтых, заплетенных от краев к середине страшноватыми красными жилками. Поворочал тяжелой головой, выглянул в проход. — Я тоже не пойду.

Макс только кивнул. Потом сделал вид, что надо перешнуровать ботинки. Наклонился под сиденье. По голым рукам тут же потянуло холодом от раскрытой двери.

— А ты вообще куда едешь, парень?

Макс ответил, не поднимая головы. Торопливо, отчего название чужого города прозвучало, наверное, не очень понятно.

— А. Ну ладно. Если до конца, то не пересаживайся. Я раньше выйду. Думал, поменяться, чтоб ты через меня не лез.

Макс выпрямился. Ну что тут скажешь? Умереть просто, какая забота. Не придумав ничего лучшего, пожал плечами. Большие глаза соседа по-рыбьи блестели в неровном свете вывесок.

— Куришь? — толстяк хлопнул по нагрудным карманам своей тяжеленной куртки.

Макс отрицательно качнул головой, потом быстро добавил вслух:

— Не-а.

— Ну, молодец, молодец. Я тоже бросаю, — толстяк, похоже, собирался достать сигареты, но передумал. Расправил клапан кармана, спел руки в замок, опустил их на колени. И опять заснул. Вот так запросто. Будто где-то кнопку нажали.

Вышел он примерно через час. Или два. Ночью сложно понять, сколько там времени прошло. Макс лежал, подсунув под голову сложенный капюшон, и смотрел в бесформенное пустое небо. Иногда — в самом низу — становились видны провода, поперечины столбов, растрепанные пятна облезлых деревьев. Потом все это снова исчезало, и осталась пустота незаполненного воздуха. Автобус раскачивало на кривом асфальте, и, когда подскакивали на больших кочках, приходилось наклонять голову, чтобы не стукнуться о холодное окно. Двигатель деловито урчал, откуда-то снизу поднималось тепло, противный запах паленой резины стал привычным и неощутимым. Все уже уснули, и никто не заметил, когда двигатель затих и автобус сбавил скорость, покатился по инерции, все медленнее и медленнее, а потом и вовсе остановился. Прямо посреди поля, где только дорога и больше ничего.

Сосед как будто ждал этого. Тут же вылез в проход и стал молча протискиваться к выходу, на каждом шаге цепляясь расстегнутой курткой за ручки кресел.

Водила открыл дверь, пропустил его вперед, достал похожий на кочергу ключ от багажника и вышел следом. Макс выглянул в проход. Сквозь лобовое стекло виден серый асфальт, выхваченный из темноты фарами. Сбоку, там, где должна быть обочина, не разобрать вообще ничего. Макс осторожно подвинулся, спустил ноги в проход. Нащупал подошвой пол, выпрямился. Оглянулся — все спят — и пошел к выходу.

В дверях подождал немного, потом прыгнул на сырую щебенку обочины. Водила с толстяком стояли у поднятой двери багажника. Внутри как будто коробки какие-то. И больше ничего не разобрать. Бледно-серая дорога впереди. Оранжево-красная — сзади. Черное небо, черное поле. Два мигающих огонька сигарет.

Макс прислонился спиной к борту автобуса. Сунул руки под мышки. Постоял немного чуть наклонился, накинул на голову капюшон. Уперся каблуком в колесо.

Прямо перед ним лежало бугристое черное поле. Пластиковые бутылки и обрывки пакетов у дороги. Серые пятна грязного снега, пучки прошлогодней травы. Там, куда не доставал свет фар, все это слипалось в один бесформенный и бесцветный комок. Превращалось в большую дыру, в которой нет ни цвета, ни температуры. Казалось, можно вытянуть руку — и почувствуешь, как пальцы проскользнут за границу реальности и окажутся там. В этой пустоте.

И только далеко-далеко, на другой стороне вселенной эту пустоту ограничивала твердая черная рамка. Кривая и жесткая. Горы, может быть, или холмы. А за ними плескалась следующая пустота — пустота серого неба. Эту еще не перемешали окончательно, и можно было различить не растворившиеся комочки. Бледно-серые крапинки звезд.

Пара таких звезд свалилась с неба в черноту гор. Заплясала там, запрыгала, то появляясь, то исчезая. Поднялась на гребень, провалилась, вынырнула уже где-то посреди поля, и поплыла ровно и уверенно, становясь все ярче и все ближе.

За сияющей парой звезд обозначился контур машины. С тихим шуршанием она выкатилась к автобусу. Появился человек, открыл заднюю дверь, стал перекладывать туда коробки. Толстяк сосед что-то вытащил из внутреннего кармана куртки, передал водиле. Человек закончил с коробками, закрыл заднюю дверь, открыл переднюю. Толстяк крикнул ему что-то на непонятном языке. Человек сел за руль. Толстяк сел рядом. Хлопнули двери. Машина заскрипела щебенкой, развернулась и уверенно покатила прочь, расплавляя темноту желтовато-белым светом.