Смотреть и видеть. Путеводитель по искусству восприятия - [29]

Мы с Эйзменом встретились сентябрьским днем после обеда на парковке в Спрингфилде (штат Массачусетс): промышленном городе, который так и не превратился в город для людей и был, как мне казалось, в смысле прогулок бесперспективен. Но Эйзмен жил неподалеку – в городке совсем негородского типа, и поэтому мы назначили свидание именно здесь. Я попросила его встретить меня на парковке – это было связано с одним эпизодом в его книге. Там Эйзмен рассказывает, как они с Ноем заехали в Теннесси, чтобы навестить мать Ноя. Через пять часов после того, как они попрощались, мать Ноя вышла из дома и обнаружила двух друзей на подъездной дорожке. Переворачивая бревна и листья сахарного клена, они нашли столько следов насекомых, что решили на время отложить путешествие “в дикие места”.

Я втайне надеялась, что нам не придется изучать парковку. Если на подъездной дорожке уместилась целая экосистема, что же говорить о целой парковке? Возможно, здесь целая вселенная. Так оно и оказалось. Не прошло и пары секунд, как Эйзмен заметил на живой изгороди несколько красивых паутин пауков-кругопрядов, а затем несколько паутин воронковых пауков. Он не знал видового названия паука-кругопряда. (“Арахнолог бы вам его назвал”, – сказал он, что было довольно бесполезным замечанием для тех, у кого нет под рукой арахнолога.) Однако было ясно, что дело не в названиях видов. Самым интересным был поиск нового.

Паутины воронковых пауков стали рефреном нашей прогулки. После того как мы увидели первую паутину, она будто отпечаталась в нашем сознании, и мы уже не могли не замечать следующие. Характерная густая белая паутина появлялась перед нами снова и снова: на живых изгородях, на кирпичных заборах. Если приглядеться, можно увидеть и воронку, давшую название пауку: отверстие с гладкими краями, в котором, если вам повезет, будет сидеть сам паук, ждущий, когда в его логово свалится какое-нибудь насекомое.

Внимательно рассматривать насекомых – значит видеть их стремительный цикл рождений, убийств и смерти. Редко каких насекомых можно назвать гуманистами, и даже растительноядные причиняют огромный ущерб листьям, почкам, траве и стеблям, которые они поедают. Но мы с Эйзменом искали не столько насекомых, сколько их следы. Исследуя следы насекомых, мы чувствовали себя детективами. Эти животные очень неопрятны: они стремительно проносятся по территории, опустошая ее, и почти никогда не убирают за собой (за исключением воспитанных личинок, которые съедают свои яйцевые капсулы). Они сбрасывают оболочку, повсюду оставляют выделения, грабят и мародерствуют, а затем снимаются с места и идут дальше. Похоже на вечеринку, после которой остаются наспех сброшенная одежда, разбитые бутылки и другой мусор. Абсолютно нецивилизованно!

Я была готова и дальше рассматривать паутину воронкового паука, но Эйзмен вдруг сорвался с места. Прогулка с ним оказалась совершенно нелинейной: только что мой спутник шел рядом, а в следующую секунду он, круто повернувшись, кидался к дереву, пожарному гидранту или фонарному столбу и начинал его осматривать. Мы уже ушли с парковки, однако за следующие два с половиной часа успели преодолеть лишь километра полтора. При такой “сверхзвуковой” скорости нас могли бы обогнать насекомые почти всех видов, которых мы заметили (не исключая некоторых личинок). Но это обычная скорость для Эйзмена, который, будучи здоровым молодым мужчиной, тратит около 10 часов на преодоление 8 км. Ведь на этом маршруте его подстерегают бревна, которые обязательно надо перевернуть, и змеи, за которыми непременно нужно погнаться. Эйзмен провел бесчисленные часы на пустыре площадью 0,4 га в Берлингтоне, штат Вермонт, где когда-то жил: там он сделал десятки фотографий для своего определителя.

За несколько часов прогулки по городским кварталам мы нашли следы жизнедеятельности насекомых почти всех видов, упомянутых в его книге: яйцевые капсулы (яйцевая камера обычного домового паука на кирпичной стене); экзувии – этим замысловатым словом обозначается сброшенный панцирь насекомого (поденка, прикрепившаяся к фонарному столбу и полинявшая); примеры паразитизма (омерзительные мясные мухи, пораженные паразитическим грибом); экскременты (например, земляных червей, которые составляют значительную часть того, что мы называем “грязью”); выделения пауков-скакунчиков (черные пятнышки на белых горошинках); паутина (“Она есть на всем”, – проинформировал меня Эйзмен); капсулы (паучьи “логова” – временные сооружения, в которых прячутся пауки); ходы в листьях растений (работа дубового листового минера, личинки которого прогрызают округлые туннели); галлы (небольшие патологические образования на виноградном листе, внутри которых мы обнаружили бесчисленные похожие на тлю оранжевые штуковины); муравейники (небольшие холмики с ямкой посередине, извергающие из себя тоненькие “дорожки” муравьев); даже следы жизнедеятельности насекомых на позвоночном животном (сильно распухший след от укуса комара на моем запястье).

Список, конечно, впечатляющий, однако прогулка началась совсем не благоприятно. Повосторгавшись паутиной, мы оказались в квартале, который на первый взгляд был абсолютно пуст. По сторонам бледной бетонной дорожки беспорядочно стояли полузасохшие платаны и клены. Никакого движения. Царила послеполуденная тишина. Кроме нас, на улице никого не было – ни единой ленивой белки, которая могла бы нас развлечь. Вдруг Эйзмен метнулся к дереву и перевернул листочек.