Смоляночка - [2]

Сколько раз тут уже Семеновцы дрались!

Забродский с Тауфенбергом и с Дончанским приехали верхом на лошадях.

Самоуверенный Забродский. Он не думает, что его может ранят, что надо будет на коляске в лазарет…

Секунданты Машкова – Лукин и Гофман пошли совещаться с секундантами Забродского.

Недолго совещались.

Машков даже озябнуть не успел.

Он стоял отвернувшись к в сторону Невы, чтобы даже краешком глаза не видеть ненавистного поручика. Ненавистного махальщика…

– Начинайте, господа!

– Ну, с Богом!

Машков скинул камзол, оставшись в тонкой белой рубашке не по осеннему утреннему холодку…

Забродский тоже скинул камзол и тоже остался в белой рубахе.

Однако тонкие итальянские рубахи носит Забродский.

Дорогие.

По двенадцати рублей за пару.

И Даша…

Наверное любит расстегивать пуговички на этой – такой дорогой и тонкой его рубахе.

Встали в позицию.

Отсалютовали.

Ну!

Началось.

Первый звон стали о сталь.

И Забродский с его презрительной усмешкой на губах.

Стройный.

Белая тонкая рубаха заправлена в лосины, подпоясанные кушаком.

И белый парик на голове с уставной – по последнему Семеновскому уставу короткой косичкой.

Выпад, укол.

Еще выпад, еще укол.

Туше!

И больно под правым ребром и ниже в животе.

И голова пошла кругом.

И тупой удар затылком о землю

И серое финское небо вверху.

– Машков? Машков?

– Ну что? Убит?

– Подводу, подводу давайте, в лазарет его, в лазарет…

– Махаются, – подумал Машков. – они махаются…

Подумал и провалился в забытье. …

Глава первая

В которой маленькая Дашутка Азарова от просвещенных своих подружек узнаёт, что означает слово "махаться"…

Мадмуазедь Бэжо бежала из Франции от этого, как она его называла, terrible monster, от Наполеона Бонапарта, и желая обрести здесь в Павловской России душевный покой и спокойствие, подальше от революций, от гильотин, от простолюдинов в мгновение ока ставших маршалами Франции, здесь, на новой родине она теперь ревностно выискивала крамолу. Везде. И прежде всего в спальнях своих воспитанниц.

Маленькие гадкие девчонки, – на своем картавом южно-западном, отнюдь не парижском французском, кричала мадмуазель Бежо, – я еще раз спрашиваю, чья эта гадкая книжонка?

Сегодня утром, покуда девочки были в церкви, освобожденная от посещений православной службы католичка мадмуазель Бежо, как всегда рыскала по спальным комнатам… И вот нашла. Вольтера.

Вольтера со срамными стихами о Жанне Дарк, где та вступает в плотское соитие…

Боже! И не просто в плотское соитие, но с конем. Со своим конем!

Je me repet une foi encore, – кричала мадмуазель Бежо, потрясая в воздухе найденным фолиантом, – de qui est set livre?* * чья это книга?

Мадмуазель Бежо вся раскраснелась и даже пошла пятнами от гнева, красными пятнами, что рассыпались по ее щекам и открытой шее, контрастируя с напудренными буклями, словно красные снегири на белом снегу.

Мадмуазель Бежо уверенно полагала, что чтение книжек, где описываются половые акты, будь то арабские сказки, античные произведения или современная проза, не просто вредят нравственному воспитанию девочек-смолянок, но растят из них скрытых до поры чудовищ, вроде Шарлоты Конде. Мадмуазель Бежо думала, что если сегодня тринадцатилетняя девочка читает Вольтера и Апулея, в свои шестнадцать она будет морально готова отравить своего царя.

– Если вы упорствующие в своей преступной скрытности, вы, маленькие дряни, если вы будете продолжать молчание и не скажете мне, чья это книга, я прикажу оставить вас без десерта и без сахара к чаю на три дня, – кричала мадмуазель Бежо, – лучше бы вы так же упорствовали в изучении языков, как вы упорствуете в покрывательстве ваших преступных подружек!

Мадмуазель Бежо с трудом перевела дыхание.

Здесь в холодной России за две зимы она уже заработала себе хронический бронхит, который рано или поздно должен был перейти в смертельную для нее южанки болезнь лёгких…

– Les animal sal, – фыркнула мадмуазель Бежо и повернувшись к девочкам своею узкой недоброй спиною, удалилась в розово-тревожное никуда.

– Три дня без сладенького! У-у-у-у! – хором заныли девчонки.

Со сладким и вкусненьким в Смольном институте и без того было не богато. Кормили девчонок не ахти как. И если бы не дополнительные закупки сахару и пирожных, которые позволяли себе некоторые из Александровских, то есть из тех девиц, что учились не на средства казны, а на родительский счет, да еще и получали из дому деньги на конфеты, то жизнь девчонок-смолянок здесь на левом берегу Невы, сладкой назвать было бы совершенно невозможно.

Сама Дашутка Азарова книжку вольнодумца-Вольтера не читала.

До нее просто очередь не успела дойти.

– А что? Правда там Орлеанская Дева с конем? – влажно шептала она в розовое ушко своей искушенной подружке Полинке Закревской.

– Правда, – тихо кивала Полинка.

– Но ведь у коня такой большой! – изумленно округляла глазки Дашутка, – неужели это правда?

– А когда дитя из матери вылезает, разве дитя не большое? – шепотом отвечала Полинка, – не больше чем это самое у коня!

Разговоры об этом самом возбуждали девчонок.

Им нравилось говорить об этом.

Только они не могли взять в толк, какая связь между книжками об этом самом и верностью трону и государю?