Смертельный вкус Парижа - [63]

Додиньи завернулся в халат и рухнул в кресло, выставив наружу желтые костлявые коленки и тощие мохнатые голени. Я покатил его по коридору, заявив сержанту, что пациенту требуется рентгеновская томография. Тот пошел за нами. Я распахнул дверь подсобки.

– Сержант, ждите здесь, внутри излучение.

Я вкатил кресло в чулан, небрежно предупредил Додиньи:

– Не обращайте внимание, в госпитале идет перестройка, пока что помещение временно используется под хранилище.

Включил инфракрасную лампу, тут же раскалившуюся до зловещего красного сияния, распахнул перед Додиньи дверь узкого, как гроб, подсобного шкафчика.

– Вставайте вот здесь. Без халата, пожалуйста.

Он сдернул халат и покорно вступил в узкий шкаф, повернувшись ко мне чахлым задом. Мне страшно хотелось на ком-нибудь отыграться, а для этого «поехавший» обвинитель моей жены – убийца он или нет – был самой подходящей кандидатурой.

– Отлично. Теперь стойте прямо и не дышите.

Он вытянулся и замер. Я захлопнул дверь, повернул щеколду.

– Так, я включаю рентгеновский аппарат полностью и выхожу из комнаты, излишнее облучение мне ни к чему. Не волнуйтесь, продолжайте стоять. Ни в коем случае не двигайтесь и, главное, не дышите, пока я не вернусь. Помните: не дышать!

Поганец жалко пискнул. Я выключил раскалившуюся лампу, захватил с собой его халат и покинул подсобку, приказав сержанту никого не впускать. Только клятва Гиппократа заставила меня удовлетвориться столь безобидной местью.

Впервые за последнюю неделю я вернулся домой раньше пяти вечера. Елена сидела на диване с книгой на коленях, по привычке подобрав под себя ноги. Вишневые губы, черная подводка глаз и жемчужные серьги говорили о том, что она выходила из дома. Ради меня жена не стала бы рисовать на себе банальную модную маску, она знала, что мне гораздо больше нравится ее домашний облик. Но мои желания давно ею не учитывались.

– Пистолет забрали?

Она выложила на стол крошечный карманный браунинг – еще меньше и легче нашего, другой модели, но того же калибра и с магазином на шесть патронов.

– Все прошло гладко? Дмитрия никто не видел?

– Он уверен, что никто. Сегодня там никого, кроме служащих, не было. Я ждала в машине.

Я не был убежден, что для успеха этого похода необходимо было подводить губы сердечком и рисовать глаза Веры Холодной, но, видимо, усердие Дерюжина приходилось подстегивать.

Я разлил «Кот-дю-Рон» по бокалам. Елена кивнула на пистолет:

– Понюхай его. Чем он пахнет?

Я понюхал:

– Ничем. Не знаю. Металлом. Сигаретами. Твоим «Арпежем».

Она досадливо сморщилась:

– Никакой это не «Арпеж», а «Шанель № 5»!

Я понюхал еще раз, но если там и был другой парфюм, то «Арпеж» успел перебить его.

– И Дмитрий Петрович уверен, что это пистолет Марго.

– Откуда он это знает?

– Сказал, что больше некому ходить с таким. Может, отдадим ему на хранение?

– Нет.

Каждый раз, когда она упоминала Дмитрия, у меня учащался пульс. Но я не собирался давать волю бесам. Допил бокал, чтобы вкус «гренаша» отбил отвратительный привкус ревности.

– Надо, чтобы это оружие каким-то образом попало в руки следствия. До сих пор у Сюрте в качестве возможного орудия убийства был только наш пистолет. Пусть появится второй, с нами не связанный.

– Может, бросить его в Сену рядом с мостом?

– Там уже давно не ищут. Надо подумать. Тут еще одна пакость…

Мне пришлось собраться с духом, чтобы рассказать об обвинениях Додиньи, но выхода не было.

– Валюбер сегодня в больнице допросил Додиньи, и, когда мерзавец понял, что он главный подозреваемый, он заявил, что якобы видел, как ты убегала с места преступления. Даже упомянул, что ты упала и ударилась коленом.

Елена молча смотрела на меня. Я попытался утешить ее:

– Пожалуйста, не волнуйся. Это вранье подозреваемого, который пытается перекинуть вину на кого-нибудь другого. Никто не поверит ему.

– Неужели меня могут обвинить…

– Нет, конечно! – Я постарался придать голосу как можно больше убедительности. – Без неопровержимых доказательств никого нельзя…

– Нельзя что? Гильотинировать?

– Нельзя осудить. Но хорошо бы доказать, что Додиньи врет, что он не видел и не мог тебя видеть. – Я взъерошил волосы. – Или найти его показаниям какое-то логичное объяснение.

Она побледнела, ниточки ее бровей беспомощно дернулись.

– Да как можно ему верить? Он с самого начала во всем врал, абсолютно во всем! И он, как никто, заинтересован, чтобы обвинили меня!

– Он заявил, что якобы ясно слышал, как ты выругалась по-русски.

– Я выругалась? Как?

– Он не смог вспомнить русские слова, но утверждал, что это было похоже на сadavre fou.

Она вытерла лоб ладонью, с тихим отчаянием спросила:

– Что это может быть?

Я развел руками.

– Но ты ведь веришь, что я не возвращалась ни к ресторану, ни к мосту?

Теперь, когда я тонул в прозрачном ультрамарине ее глаз, я верил, и мне было стыдно за мелькнувшие подозрения и сомнения.

– Конечно, воробей. Только моей веры недостаточно. Необходимо, чтобы поверило и следствие. Я сказал Валюберу, что за все годы совместной жизни ни разу не слышал, чтобы ты ругалась, но, к сожалению, мои уверения ничего не стоят. Все знают, что я буду защищать тебя любой ценой.