Смертельный удар - [15]

— А ты можешь вспомнить хоть какое-нибудь из имен?

Она снова покачала головой:

— Нет, прошло столько времени. Я знала мальчика, который обычно покупал ей сладости в бакалейном магазине, когда она туда заходила. По-моему, его звали Ральф. Ральф Соу… Соуэр или Соулинг… что-то в этом роде. — Она повернулась к кофейнику. — Вик, ужасная вещь! Я так завидовала ей, что поначалу обрадовалась, когда она попала в беду.

— Боже, Кони! Могу себе представить! Если бы у меня была сестра, про которую все твердили, что она красивей меня, нянчились бы с ней, целовали и тискали, в то время как меня отправляли бы к мессе, я опустила бы ей на голову топор, вместе того чтобы ждать, пока она забеременеет и ее выгонят из дома.

Она обернулась и в изумлении взглянула на меня:

— Но, Вик! Ты так… ты такая выдержанная. Тебя ничто не волнует. Даже когда тебе было пятнадцать… когда умерла твоя мать, наша мама сказала: «Бог дал ей булыжник вместо сердца!» — такой ты была спокойной. — Она прикрыла рот рукой, подавленная и готовая услышать мои возражения.

— Да я бы прокляла себя, если бы разрыдалась перед всеми этими женщинами, похожими на твою мать, у которых так и не нашлось доброго слова о Габриеле, — сказала я, ощутив нестерпимую боль. — Но знай: я много плакала в одиночестве. Как бы там ни было, Кони, но вот что самое главное: мои родители любили меня. Они думали, что я во всем добьюсь успеха, за что ни возьмусь. И даже когда я падала духом по тысячу раз за неделю, я не пожелала бы прожить свою жизнь, слушая, как мои родители изо дня в день трещат, какая замечательная у меня сестра. А я была бы ничто при этом. Так что довольно. Расслабься, Кони!

Она смотрела на меня, терзаясь сомнениями:

— Ты на самом деле так думаешь? После того, что я сказала тебе?

Я взяла ее за плечи и развернула лицом к себе:

— Я действительно так думаю. А теперь, как там насчет кофе?

После этого мы поговорили о Майке, его работе на заводе, и о младшем Майке, его игре в футбол, и о трех ее дочерях, а потом и о самом младшем, которому было восемь и «он такой незаурядный», что они подумывают, а не послать ли его в колледж… хотя Майк-старший нервничает, боится, что соседи подумают, будто они хотят противопоставить себя всем и казаться лучше, чем их собственные родители или соседи… Последнее замечание рассмешило меня, и я ухмыльнулась про себя, словно услышала голос Эда Джиака, предостерегающего Кони: «Ты ведь не хочешь, чтобы твой ребенок оказался похожим на Викторию?» Однако я терпеливо слушала Кони сорок пять минут, прежде чем поднялась с кресла.

— Я правда была рада снова увидеть тебя, Вик. И я довольна, что ты заехала, — сказала она уже в дверях.

— Благодарю, Кони. Успокойся и передай от меня привет Майку.

Я медленно пошла к своему автомобилю. Левый башмак натирал мне пятку. Я попыталась заговорить боль, как это делает, наверное, всякий. Боль была незначительная: нечто вроде посланного Господом искупления за неудобства, которые причиняешь людям.

А как я сама узнавала жизнь? Кое-что из болтовни в раздевалке, кое-что от Габриелы, немного от нашего тренера по баскетболу, мягкой, рассудительной женщины, — но только не на площадке, где она была неумолимой. Однако где Кони могла бы узнать хоть что-нибудь, будучи маленькой и не имея возможности получить хоть какой-нибудь намек от одной из своих подружек? Я представила ее в четырнадцать лет, высокую, нескладную, робкую. Возможно, у нее совсем не было друзей.

Было только два часа. Я чувствовала себя так, словно весь день грузила тюки на пристани, а не распивала дома кофе с родственниками. Я подумала, что уже отработала свою тысячу долларов, но так и не узнала, откуда начать поиски. Я включила радио и отправилась обратно на «континент».

Мои носки все еще были сырыми. В машине стоял запах пива и почему-то пота, но когда я открыла окно, холодный воздух мне не помог: это было уже слишком для моих босых ног. С ощущением дискомфорта мое раздражение все усиливалось. Мне захотелось остановиться на станции обслуживания, позвонить Кэролайн на работу и сообщить, что наша сделка отменяется. То, что сотворила ее мать четверть века назад, следовало оставить в прошлом и без выяснения. К сожалению, я обнаружила, что сделала поворот на Хьюстон-стрит, вместо того чтобы двигаться на север к дороге вдоль побережья, а значит, и к своей свободе.

При дневном свете квартал выглядел куда хуже, чем в сумерках. Автомобильные парковки встречались на всех углах. Кто-то бросил свою машину прямо на улице, и она стояла там с почерневшим верхом кузова и лопнувшим передним стеклом — видно, сгорел двигатель. Я оставила свою машину подле водоразборного крана. Если дорожные патрули здесь такие же прилежные, как и чистильщики улиц, я могу оставаться в неположенном месте хоть до майских праздников, да еще и не платить за парковку.

Я обошла дом с торца и направилась к тому месту, где Луиза обычно оставляла запасной ключ, пряча его на выступе маленького карниза. Он по-прежнему лежал там. Входя в дом, я заметила, как в соседнем окне поспешили задернуть занавеску. Значит, через несколько минут весь квартал будет знать, что к Джиакам вошла приезжая женщина.